Сокол (а разве не сокол?), зачем вы крылаты
В мире, где больше нет неба и места полету…
Знаете, ангел мой, я ведь умела когда-то
В общем беззвучии взять нефальшивую ноту.
Это теперь для меня нет ни пенья, ни замка,
Ни парусов корабля, ни прощанья Тристана.
Даже мечтам своим более я не хозяйка,
И потому я, наверно, мечтать перестала.
Рыцарь, окончены битвы, приспущены стяги,
Все забывается. Даже — любовь. А иначе
Как же нам жить, создавая свой мир на бумаге
И над смешением строк то ликуя, то плача?!
Радуйтесь, милый, тому, что хотя б не помянут
Нас ни добром и ни злом, ни в молитве, ни всуе.
Ибо и речи травой полевою увянут.
Ибо апрельской водою стекут поцелуи.
И — коль вы все-таки рыцарь — забудьте дорогу
В сладостный край, где давно уже нет моей доли.
И — коль вы все-таки сокол — то Бог вам в подмогу
Да крепкий ветер с неласковым привкусом соли…
Будут слова, за которые мы не страдали.
Будет любовь… Но ее-то как раз не хотели!
И легкомысленный блеск на стекле и металле —
Вот что осталось от наших судеб в самом деле.
Вера дочитала стихотворение и усмехнулась. Лариса подметила еще тогда, на литературном вечере, эту особенность Червонцевой: прочтет и усмехнется. Словно порицает себя за эту несовременную слабость — сочинительство, да еще и декламация стихов. Мол, не обессудьте, господа, такой уж я уродилась: выпестована силлаботоническим сложением, кормилась дактилем и плакала анапестом. Бывает, мол…
— Мне нравятся твои стихи, — просто сказана Лариса.
— Но ведь не за стихами ты явилась ко мне F четыре утра… Хотя как ты могла узнать, что раннее утро — мое любимое время, в которое я и пишу. Кстати, то. что я сейчас тебе прочла, — полтора часа назад сварганенная вещица для пьесы про странную судьбу Жиля де Реца — знаешь, наверно, про такого исторического убийцу?..
— Слыхала. Не знала, что ты и пьесы пишешь.
— Пишу все, что закажут. Ты думаешь, кто стряпал новогоднее обращение Президента к народу0 — Вера хохотнула. — Шучу! Так зачем ты пожаловала. Лариса?
Лариса нервно переплела пальцы — возвратившаяся привычка, от которой раньше себя упорно отучала. Значит, в жизни появилось нечто, с чем уж. не справиться паллиативными средствами чистого разума.
— У меня серьезные проблемы. — сказала Ларис, и мысленно принялась отплевываться от голливудского привкуса этой фразы.
— О!
— Да.
— С каких это пор?
— Все произошло не далее как нынче ночью. Ларисин подробный и во всем правдивый рассказ (какой смысл недоговаривать или привирать, когда тебе нужен толковый разговор с толковым человеком?!) Вера выслушала внимательно, но спокойно.
— И чего ты ждешь от меня? — поинтересовалась писательница, когда Лариса замолкла.
Убийца хрустнула пальцами:
— Вера, пусть это прозвучит смешно, но я прошу у тебя совета.
— Да чего уж тут смешного… Кстати, после того как он тебя поимел, ты хоть помылась?
— Гы-гы. Ты что, плохо меня слушала? Было у меня время под душем плескаться!
— Тогда иди и поплескайся. Незамедлительно. У меня отменная ванная комната, тебе понравится. Только не думай, что я отправляю тебя мыться из-за брезгливости или чего-то подобного. Просто тебе самой станет легче. Мыслить даже логичней начнешь, уверяю. А я пока сварганю чаек. Или кофе.
— Лучше чай. Покрепче, пожалуйста.
— Лады. Чифирнем, так от души.
Лариса усмехнулась и тут вспомнила еще об одной причине, приведшей ее к Вере:
— Кстати, к чаю ты не могла бы…
— Коньяку? Ликеру? Самогону?
— Нет, ПРОСТО чего-нибудь сладкого. Ужасно хочется. Смешно сказать, свои секс я всю жизнь заедаю шоколадом!
— Понятно. Чтоб не так противно было…
— Пожалуй. У меня в коттедже и тараканам-то жрать нечего, а у тебя наверняка найдется что-нибудь… этакое.
— Блин! Опять я столкнулась со стереотипом человеческого мышления!
— В смысле?
— Ты думаешь, раз я толстуха и видом похожа на набор матрацев, то, значит, под подушкой у меня вовсе не Кастанеда с Ошо покоятся, а кулек с ирисками или сливочной помадкой? Пфу.
— Извини. Я вовсе так не думала. И тем более не хотела тебя обидеть.
— Чепуха, не обращай внимания, я обожаю посклочничать и поизображать из себя этакую стерву, обиженную на всех из-за собственной уродливой фигуры.
— А это не так?
— А это не так, — спокойно сказала Вера. И Лариса тут же вспомнила, какие стихи пишет эта “толстая стерва”.
Амбивалентность. Вот как это называется. Противоположность чувственных переживаний. Когда объект (в данном случае Вера Червонцева) вызывал в душе субъекта (Ларисы) противоречивые чувства. Антипатию и даже какую-то брезгливость к вызывающему виду вздорной толстухи и одновременно робкую, непонятную симпатию к тому, какие эта толстуха пишет стихи. Стихи о боли, печали и потере — традиционно любимых темах тех, кто… Кто…
— Ладно, иди купайся. Я проверю, кажется, в кухонном шкафчике над плитой обреталось что-то кондитерское. Мне для тебя и шоколадки не жалко. Прошлогодней.
Они разом засмеялись. Странно, но у них — убийцы и жертвы — отлично получалась такая вот синхронность в смехе. А говорят, кто умеет смеяться вместе с ближним своим, тот и стал ближним своим…
Из комода Вера вытащила и сунула в руки Ларисе свежее банное полотенце и нечто необъятно-велюровое.
— Мой халат. Два года лежит без толку — мал стал. А ты в него три раза обернешься — и будет впору.
Ванная у писательницы была и впрямь выше всяких похвал. Да что ванная, дизайном напоминающая половинку отполированной устричной раковины! Тут же стояла открытая душевая кабина с четырьмя видами массажа, акустической системой объемного звучания, цветомузыкальным устройством, а также небольшим встроенным телевизором-терминалом для выхода в Интернет! Видимо, писательница не только резвилась, как могла, во время банных процедур (а судя по применяемым технологиям, могла она ого-го как!), но и не прекращала общения со своими почитателями. Доказательством тому служил тот момент, что за время, пока Лариса мылась в ванной, а потом испробовала на себе интимный гидромассаж, раз пятнадцать звучал сигнал о поступлении нового сообщения.
— Ну вот, — тоном этакой домохозяйки Сюзи, довольной оттого, что теперь ее гостья аж скрипит от чистоты, как стекло, отмытое “Мистером Мускулом”, заявила Вера. — Теперь даже ты похожа на человека.
— Гм?
