— Не знала, что ты такой поклонник анального секса, — раздумчиво сказала Лариса. — Для кого ж ты приберегаешь уворованное, а, князь? Ты ведь и знать-то не знаешь, что это такое…
— Ха! — Ежинский вытянул вперед руку с раскрытой грязноватой ладонью. На ладони лежала знакомая капсула. — За дурака меня держишь? Думаешь, я только и способен, что порнуху смотреть? Ах, милочка, Ежинский не дурак. Ежинский держит свою грязную лапу на пульсе новых технологий. Думаешь, только ты носишь в теле всякие имплантаты? Нет, детка. В меня тоже кое-что встроено. Штучка потешная, беспроводным адаптером для подключения к спутниковым сетям именуемая…
— Типа “Скайнет”? — профессионально полюбопытствовала Лариса.
— Во-во, типа того. И могу я с ее помощью без всяких препон подключаться к серверам сетей ФСБ, ФБР, ЦРУ… Не говоря уже о сети агентства “Корунд” и зоны “Дворянское гнездо”! Так вот, порнушку-то я смотрю, а сам внутренним своим информационным оком озираю совсем другие… картинки. И нашлось середь таких вот картинок досье на некоего загадочного убийцу-отравителя по кличке Косметолог.
— Врешь.
— Нимало! А еще мы, морферы убогие, свойством обладаем определять химическую структуру любого яда. даже если яд спрятан в теле прелестной дамы. Вот-с! Получите-с!.. Точнее, в теле профессиональной убийцы Ларисы Бесприданницевой по кличке Косметолог, которая обманом проникла в закрытую курортную зону с целью… Ну уж цель-то они придумают.
— Кто “они”? — хрипло выдавила Лариса.
— Пока не знаю. Те, кто за тобой придут. Откуда я знаю, кто успеет первым: Интерпол или ФСБ? Ты ведь сто-о-о-ольким блюстителям закона спокойный сон испортила, что, когда я им тебя сдам, у них будет недельная пьянка-гулянка с тайскими массажистками и фейерверком! А я тебя сдам, не сомневайся. Вот-с! Вот-с!
Лариса носком туфельки передвинула на шахматной доске пару фигурок.
— Шах, — сказала она. — И мат. Ты все равно проиграл, Ежинский. Даже если ты меня сдашь, Суд Чести над тобой все равно состоится.
— Нет!
— Да. Но мы можем пойти на сделку.
— Кель марше? — От волнения суетливо метавшийся по комнате Ежинский опять перешел на французский. Правда, с жутким акцентом. — Какую сделку?
Лариса заговорила четко и раздельно, однако так тихо, что шум ветра за двойными рамами был слышнее ее голоса:
— Я не стану подавать заявления об изнасиловании. Директор зоны тоже замнет это дело и, кроме того, приложит все усилия к тому, чтобы Жупаев и фон Вымпель не вопили на каждом углу о происшествии и необходимости немедленного Суда Чести.
— Заткнуть этих придурков? Аркадия такое сумеет? — недоверчиво спросил, поддернув кальсоны. Ежинский. — Не верю. Невозможно. Сет импосибль. Они же помешаны на чести и всякой там идеологии праведности!
— Не знаю, кто на чем помешан, — холодно сказала Лариса. — Но у меня с директором вашего осиного гнезда был толковый разговор. Из которого я поняла, что идеология праведности и даже философия всеединства для нее не преграда. Так что слушай дальше и вникай мозгом или тем, что у тебя мозг заменяет. Тебя освободят , но при условии, что ты при свидетелях со мной обручишься — должен же ты как порядочный морфер жениться на обесчещенной тобой женщине.
— Ха! Ты за идиота меня держишь, деточка?!
— Не “ха ”, а твои благородные соплеменники будут вполне удовлетворены этим красивым жестом и отстанут от тебя, считая, что и твое и мое доброе имя полностью очищено от известкового налета и все блестит…
— Чтоб я женился?! Je sois maudit!
— Будь, будь ты проклят, если тебе это нравится, только отойди от меня во-он туда, не терплю вони мужского пота. И не волнуйся так, князь, я тоже не горю желанием стать твоей супругой. Это все фик-ци-я. Ради твоей свободы и, заметь, твоего доброго имени. А взамен ты всего-навсего отдаешь мне капсулу и навсегда забываешь о существовании некой Ларисы Косметолога. Точнее, молчишь о ее существовании. Договорились?
— Нет.
— Печально. А ведь счастье было так возможно. Злой ты морфер, Ежинский. Злой и немытый. И кальсоны твои гадко воняют спермой, онанируешь ты, видно, то и дело, как переросток, которому трахнуться не с кем… А еще князь! С беличьими хвостами в гербовом поле… Ладно, сиятельный мастурбатор, я ухожу. И ты можешь хоть сейчас приниматься за информирование Интерпола и прочих славных стражей порядка. Можешь совать им под нос эту гребаную капсулу. И я уверена, благодаря твоей гражданской совести убийца Косметолог будет схвачен и обезврежен. Только вот Суда Чести Общества Большой Охоты над тобой все равно не отменят. Он будет.
Лариса повернулась на каблуках и взялась за ручку двери…
— С-стой…
Лариса обернулась. Ее насильник разительно переменился. Нет, он не сменил облика, внешне выглядел человеком, но лицо у него словно разъело кислотой. И наполненные ужасом глаза выплыли из глазниц, как два мыльных пузыря, и бессмысленно колыхались в воздухе — в такт судорожно сотрясавшемуся телу морфера. Лариса постаралась держать себя в руках и говорить спокойным тоном. В конце концов, она прошла школу фламенги Фриды, а это что-нибудь да значит. Точнее, все значит.
— Почему ты вдруг так затрясся, морфер? — спросила Лариса. — Неужели Суд Чести — это так страшно !
Ежинский втиснул глаза обратно в глазницы, но трястись не перестал:
— Т-ты не морфер, т-тебе не понять. Это распад. Распад навсегда. Совсем.
— Смерть?
— Смерть — это легко. Это для вас, людишек. А нам — распад . Вечно. Тебе никогда не понять, что значит — вечно .
— Хм… — Лариса избегала смотреть на Ежинского. но этот урод почему-то притягивал взгляд. Цветок зла, как у Бодлера, подумала Лариса, тут же переключившись па деловой тон: — Так, может, договоримся тогда играть по моим правилам?
Ежинский обессилено сел на пол. Точнее, не сел, а растекся по полу, словно в нем не осталось ни костей, ни суставов.
— Хорошо, — глухо сказал он. — Но у меня есть еще одно условие.
— Вот как?
— Просьба, — торопливо поправился Ежинский. — Я хочу, чтоб ты пошла со мной в церковь.
— О! Венчаться?
— Дура. И не надейся… В разрушенную церковь Казанской Божией Матери. Сегодня ночью.
— Зачем? Чтоб ты меня там изнасиловал, убил и прикопал в развалинах? — И Лариса сама засмеялась абсурдности такой мысли. Для того чтобы убить ее, потребуется столько усилий… Потому что, если она всерьез примется бороться за свою жизнь, никто перед ней не устоит. Даже этот чертов морфер.
“Вспомни про фламенгу”.
“Помню. Но фламенги здесь нет. И это хорошо ”.
— Дура, — беззлобно повторил Ежинский. Он уже не трясся и выглядел получше. Даже, казалось, вонял меньше. — Дело у меня там. Важное. Поможешь — капсула твоя и плюс к ней мое полное молчание.
