— А действительно — как?
— Ты меня спрашиваешь как сценарист или?..
— Или. Я до сих пор не могу этого понять. Допустим, у тебя все морферы друзья и кто-то из них по твоей просьбе подменил капсулу. Хотя это невозможно. Не подменить, а подделать. Эта капсула — штучный товар, она единственная. И я узнала ее по особым отметкам, когда Ежинский сунул ее мне под нос в Суде. Это была она! Выкачать из нее яд и наполнить физраствором? В принципе такое возможно, но… здесь нет такой техники.
— Вот это ты зря! — погрозила пальцем Вера. — Ты еще не знаешь, какая тут техника. Но продолжай, строй версии, а я буду наблюдать за рождением нового киносценариста и его творческими муками.
— Иди к черту! — взорвалась Лариса и тут же сникла. — Ну объясни мне, как это могло быть! У тебя что, органическая невосприимчивость к ядам? Тогда кто чуть не помер на моих руках от передозировки мышьяка?! Верка, я тебя прошу…
Вера отставила стакан и смущенно хихикнула вроде девочки-первокласснииы, увидевшей незастегнутую ширинку дяденьки школьного завхоза. Если учесть, что по габаритам Вера никак на первоклассницу не походила, хихиканье вышло слегка наигранным. Во всяком случае, будь то кино, режиссер заорал бы, что надо делать еще дубль.
— Ладно, — сказала Вера. — Тут такое дело. Я теперь действительно невосприимчива к ядам.
— Неужели? — скептически поинтересовалась Лариса.
— Да. Это все они. Морферы. Мои, как ты выразилась, друзья. Точнее, один морфер, причем большой поклонник моего поэтического таланта. Князь Мстислав Федорович Друцкой-Соколинский-Гурко-Ромейко. Седенький такой старичок в сером кафтанчике и с неизменной золотой табакеркой в лапке Ну, вспомни, он еще всегда сидит в утолку, в то время как остальное общество шумно развлекается, и периодически чихает, как простуженный воробей
— Да, я его припоминаю… Кажется.
— Мстислав Федорович очень религиозный чем морфер. Это и неудивительно, ведь он принял крещение от самого равноапостольного князя Владимира. Вместе с титулом.
— Трудно поверить, — вздохнула Лариса. — Эхо значит, ему больше тысячи лет…
— Привыкай, не он один среди морферов столько прожил. Но, видимо, он единственный в своем роле, кто живет, ни разу не сменив облика, ибо считает это грехом. Свою сущность и титул он скрывал, как мог. Поэтому всю жизнь провел странником, бредущим от одного монастыря к другому. Питался подаянием, ночевал в глухих лесах (впрочем, такие ночевки страшны лишь человеку, а не морферу)… Словом, бежал от мира и его соблазнов. Современное поколение морферов-полукровок князя не понимает, подсмеивается над стариком. Они все поголовно атеисты или неоязычники, что с них взять! Но дело не в этом. А в том, что Мстислав Федорович почему-то проявляет ко мне интерес, едва приезжает в “Дворянское гнездо”. Не эротический интерес, ты зря так ехидно улыбаешься. Просто, видимо, я единственный собеседник, который понимает, о чем идет речь, когда он рассуждает о писаниях Тихона Задонского или о православных воззрениях Гоголя. Хотя, конечно, я к религии отношусь скептически, видимо, вера — это то, что дается свыше… Но речь не о том. Мстислав Федорович, разумеется, яростный противник суицидальных экспериментов. После памятного тебе случая с мышьяком он полдня читал мне лекцию о том, что самоубийство — страшный грех, не дающий душе надежды на перспективу когда-нибудь выбраться из преисподней. Ты представь только: существо, не имеющее души по определению, существо, которое само по себе бессмертно и обладает сверхъестественными качествами, уговаривает меня, смертную человеческую дуреху, не губить душу! Я ревела, как маленькая. Вот. А потом он что-то со мной сделал.
— В смысле?
— Лапку свою (а ладошки у него маленькие, худенькие, пальчики и впрямь как птичьи коготки) на голову мне возложил и говорит: “Более сим погубить себя не сможешь”. После этих слов мне показалось, будто меня что-то на атомы разнесло и обратно собрало. Боли не было, а странное только ощущение, что все яды мне теперь — как минеральная вода. Как видишь, ощущения меня не подвели. В капсуле был яд. Я даже смогла определить его молекулярную структуру, пока эту дрянь жевала. Но дай бог здоровья дедушке Мстиславу — как видишь, я жива. Что молчишь?
Лариса потерла ладонью лоб:
— Мне просто трудно в это поверить. Во все.
— А ты не верь. Воспринимай как данность. Солнце на небе светит вне зависимости, веришь ты в ею существование или не веришь. Оно есть. Так и в случае с морферами… Только в киносценарий вводить морферов не советую. Такой сценарий не пропустят.
— Почему?
— Потому что, к примеру, некоторые наши знаменитые режиссеры — не люди. И им не понравится, если кто-то об этом догадается. Тьфу, фраза прозвучала двусмысленно, но, надеюсь, ты меня поняла. Так что вводим в сценарий процесс выкачивания яла из капсулы при помощи инсулинового шприца. Выглядит по-голливудски, но наш зритель это проглотит… Лариса, ты что?
Лариса посмотрела на Веру пустым взглядом.
— Лариска! Очнись! Будешь моим соратником-сценаристом или как?
Лариса не слышала Веру. Она монотонно заговорила, словно в трансе:
— Значит, если бы я все-таки попыталась выполнить свое дело, у меня ничего бы не вышло. А ты все это время молчала об этом. И я каждую минуту сходила с ума перед этим выбором: убить или оставить в живых… Ты, наверно, смеялась надо мной, Вера, за глаза. А теперь смеешься мне в глаза.
— Вот ты дура! Опять ничего не поняла. Я же как лучше хотела. Что тебя не устраивает?! Ты подумай, перед тобой открываются перспективы новой жизни!
Лариса качнула головой.
— Верно, — собралась с духом и снова налила себе. — Так выпьем за перспективы!
Они чокнулись и выпили.
— Вот такой ты мне больше нравишься, — внимательно глядя на Ларису, сказала Вера. — Э-э, только не подумай чего! Ориентация у меня традиционная: водка, огурец, селедка!
Этим она все-таки заставила Ларису посмеяться.
— Расслабься, Ларочка. Здесь хорошо. К тому же скоро станет еще лучше. Начало Большой Охоты — это нечто феерическое! Зрелище умопомрачающее, поверь мне! И кстати, первый день Охоты завершается костюмированным балом-маскарадом. Так что продумай себе костюмчик. Времени осталось всего ничего.
— Оденусь местной горничной, — усмехнулась Лариса.
— Вот тут ты обломалась, — с удовольствием в голосе сказала Вера. — В костюме местной горничной на балу буду рассекать я. Думаю, на всех это произведет офигенное впечатление.
Открытие Большой Охоты, возможно, и не было “умопомрачающим зрелищем”, как выразилась Вера, но впечатление оно на Ларису произвело сильное.
Очень сильное.
Особенно после того, когда узнала, в чем состоит суть этой Охоты. Но это позже.
А пока она вместе с Верой, Аркадией Ефимовной и еще полудюжиной дам в костюмах и шляпках а-ля Анна Каренина (“Особо приглашенные!” — пояснила шепотом Вера) расположилась у походного шатра на возвышении, с которого открывался вид на засыпанную снегом долину, отороченную черной каймой леса. В долине уже растянулись цепочкой охотники. Собаки поскуливали, выражая нетерпение, кони пританцовывали под седоками… Но все эти доезжачие, выжлятники и борзятники, которые от охотников отличались особенными, старинного кроя, костюмами, выглядели спокойными, хотя спокойствие это было внешним и немного напускным. Напряжение ожидания передавалось всем, как ток по проводам. Лариса с удивлением отметила, что и сама она с нетерпением ждет начала действа, хотя ни охота, ни охотники ее никогда не интересовали.
