– Я сам уберу, – сказал Гевин. – Амелия, милая, отойди чуть подальше.
Но было уже поздно. Ава повернулась, и ее стошнило прямо на сестру. Амелия взвизгнула. На этот раз Гевин громко выругался. Баттер залаял так радостно, словно оказался в раю, и попытался облизать Амелию.
– Баттер! Прекрати! Девочки, скорее наверх! – Тея старалась всех успокоить. – Ава, потерпи, если сможешь, до ванной.
Дочки плакали, Тея шла за ними наверх, в ванную. Опустившись на колени, она велела им поднять руки, а затем стянула с них футболки. Вряд ли удастся спасти хоть одну из вещей. Она велела детям раздеваться самим и стала наполнять ванну. Внизу Гевин строго выговорил Баттеру, прежде чем выставить на задний двор.
– Мамочка, мне плохо, – побледнев, икнула Амелия.
О нет! Тея взяла Амелию за плечи и повела в туалет, но опоздала на какую-то долю секунды. Теперь придется убирать два этажа.
– Ничего, милая, все пройдет, – приговаривала Тея, поглаживая Амелию по спине.
Она обернулась и посмотрела на Аву, которая стояла голая и дрожала. Балансируя на одной ноге, Тея наклонилась и проверила температуру воды.
– Залезай в ванну, Ава.
Повернувшись к Амелии, она мягко придвинула ее к краю унитаза и велела наклониться, ожидая еще один приступ рвоты. Он не заставил себя ждать. Амелия вздрогнула и жалобно всхлипнула. Тея погладила ее по голове.
– Не волнуйся, милая. Сейчас все пройдет.
Через несколько минут она наконец усадила дочку в ванну. Гевин появился в дверях, когда Тея намыливала голову Авы. Гевин поморщился, увидев запачканный пол, и преградил ногой путь Баттеру.
– Амелия тоже отравилась, – сказала Тея. – Принеси из шкафа чистые полотенца.
– Из какого?
От негодования у нее застучало в висках.
– Из того, где они всегда лежат, – сказала она раздраженно, поливая водой голову Авы.
– А в каком они лежат? – рявкнул он.
– Ты серьезно? До сих пор не знаешь?!
– У меня полно других дел, почему я должен помнить о полотенцах?
Ну еще бы ему помнить!
– Бельевой шкаф в коридоре.
Гевин исчез и через минуту вернулся с полотенцем для рук.
– Я нашел только это.
В висках у нее уже стучал отбойный молоток.
– Я только вчера положила туда целую стопку!
– Ну, я их не нашел. Что мне сделать?
– В корзине в моей комнате есть чистые.
На его подбородке вздулась вена.
– В твоей комнате?
Тея вскочила на ноги.
– Так, хватит! Принесу сама!
Она бросилась к бельевому шкафу, взяла стопку полотенец – и как только он умудрился их не заметить! – и бросилась обратно.
– Где они были?
– В шкафу. – Она бросила стопку на пол и ополоснула волосы Авы. – Все, милая, иди к папочке.
– Хочу к маме! – захныкала Ава.
– Придется терпеть меня, нытик.
Гевин вынул дочурку из ванны, опустился на колени, чтобы вытереть ее, и задел Тею. Она отодвинулась, он ответил ей раздраженным хмурым взглядом.
– Пойду укладывать Аву, – сказал Гевин.
Он взял Аву на руки, положив ее головку себе на плечо, и вышел из ванной.
Тея закончила расчесывать Амелию и посмотрела на все еще бледное личико дочки.
– Тебе лучше, малыш?
Амелия кивнула и зевнула во весь рот. Ну, сегодня она заснет рано.
– Вот и все, милая.
Тея вытащила Амелию из ванны, вытерла и отнесла в спальню. Гевин, сидя на полу, натягивал на Аву пижаму. Он поднял глаза на Тею. Она на него даже не взглянула. От досады шея Гевина покраснела. Он подтянул на Аве пижамные штаны.
– Пошли в кроватку.
– Я хочу маму!
Боже. Разве не больно услышать такое? Раньше он и не подозревал, что дети могут так ранить. Гевин встал и поднял Аву.
– Мама одевает Амелию.
Он оглянулся. Тея уложила Амелию на кровать, помогла надеть ночную рубашку. Амелия прижалась лицом к шее матери, а та гладила ее по голове, нашептывая что-то ласковое, успокаивающее. Что именно, Гевин не мог расслышать. Но он слышал ее голос. Нежный и любящий. В эту минуту Гевин безумно ревновал жену к собственному ребенку.
Ава зевнула, и Гевин опустил ее на кровать, приподняв одеяло, чтобы она могла забраться под него.
Тея откинула бортик детской кроватки, пододвинула Амелию на середину и улеглась с краю.
Двойной матрас был все равно маловат для длинного тела Гевина, но он улегся рядом с Авой и убрал мокрые волосы с ее лица.
– Тебе лучше? – прошептал он.
Она покачала головой, снова зевнув.
– Животик больше не болит.
– Это хорошо. Наверное, ты просто слишком много ела у дяди Дэла.
– Я съела три куска пирога.
Ничего себе!
– Где же ты раздобыла целых три куска?
– Мак сказал, что мы можем есть сколько захотим.
Гевин был готов убить этого мудака.
– Нужно всегда спрашивать маму или папу, малыш. Разве ты не знаешь?
– Мама бы не разрешила.
Гевин усмехнулся.
– Конечно. Потому, что она знает, что если съесть слишком много, то заболеешь.
Веки Авы отяжелели, она прижала к лицу свою любимую плюшевую игрушку. Когда-то утка была ярко-желтой, но теперь от чрезмерной любви поблекла и приобрела тусклый оттенок. Гевин погладил дочку по крошечной спинке, чувствуя сквозь пижаму тепло ее кожи.
– Папа, – прошептала она, распахнув глаза.
Что еще? Только, ради бога, не наблюй мне в лицо.
– Что, солнышко?
– Я должна поцеловать тебя на ночь. – Она подняла голову с подушки и вытянула губки.
Волна нежности и тоски разлилась в груди Гевина. Он поцеловал дочку, перекатился на бок и обнял ее одной рукой. Через несколько секунд она уже спала. Гевин уткнулся лицом в ее мокрые волосы и вдохнул Авин неповторимый аромат. Много раз он слышал, что люди готовы на все ради своих детей. Что они пойдут на край света, чтобы защитить их, сделают все возможное ради их счастья. Но человек никогда не поймет этого, пока сам не почувствует. Гевин задавался вопросом: испытывали ли его родители к нему и брату то же самое – полное порабощение любовью. Может быть, как раз это имел в виду отец, когда однажды после рождения девочек, увидев, как Гевин с удивлением смотрит на малышек через стекло в отделении интенсивной терапии, хлопнул его по спине и сказал:
