После часового хождения травянистым краем высокого обрыва, падающего к Аргуту светло-серой каменистой осыпью из мелкого щебня и гальки, после многократного поглядывания в нашу сторону, после смелых прыжков по верхам почти отвесной осыпи трех ловких и подвижных козлят коза-мамаша наконец решилась. Она плавными быстрыми движениями спустилась по обрыву наискосок по едва заметной тропке к белым валунам у воды и принялась пить из ледяной реки, поглядывая на нас, сбежавших от лагеря к воде по противоположному берегу, метрах в тридцати по прямой от нее и трех ее козлят.
Мы старались не совершать резких движений, делая свои торопливые снимки. Многоопытная коза успокоилась, в том числе и потому, что отлично понимала – стрелять мы по ним все равно не станем. Ведь даже осенний Аргут с его низкой, но все еще стремительной и сильной водой в этом месте совершено непроходим. Переправиться на ее сторону, даже при желании (которого у нас вовсе не было – категорически нельзя стрелять в самок и детенышей), невозможно.
Напившись, коза и трое козлят неспешно двинулись вдоль берега выше по течению реки и потом вверх по склону, к своему вчерашнему пастбищу. Они совсем уже не обращали на нас внимания. А мы, очень довольные своей нечаянной фотоохотой, отправились пить крепкий чай из сильно помятого в таежных походах закопченного котелка.
Отхлебывая из серебристой термокружки, я вспоминал приключения Робинзона Крузо и ветхозаветный рай. Не так ли пили там из одной чистой реки люди и звери, мирно глядя друг на друга с безмятежных берегов? Ишан рассказывает нам, что зимой, когда наверху в горах выпадает глубокий снег и становится очень холодно, звери спускаются вниз ближе к реке. И пасутся прямо там, где стоят сейчас наши палатки и проходит конная тропа. Когда местные жители приезжают зимой на Аргут, всюду вокруг них пасутся дикие животные, часто рядом с домашними.
Окрестные горы
Труднодоступный и отдаленный от дорог и населенных пунктов Аргут необычайно хорош осенью. Особенно если выдается такая осень, как нынешняя – скорее задержавшееся допоздна лето с низким, но еще горячим солнцем, с высоким синим небом, с теплым и звенящим от чистоты воздухом.
Вода реки, летом белая, как сливки, и бурная, как водопад, к осени глубоко спадает, высветляется и зеленеет. Она становится прозрачной, темно-зеленого цвета с легкими оттенками бирюзы, как у изумруда. Именно этот удивительный насыщенный цвет прекрасно умел передавать в своих лучших работах знаменитый алтайский художник, ученик Ивана Шишкина, улалинский иконописец Григорий Чорос-Гуркин.
По берегам Аргута горят ярко-оранжевые кисти спелой облепихи. На дне реки в лучах скошенного полуденного солнца бликуют серебром и медью россыпи гладких разноцветных камней. Белыми кружевами пенятся притихшие аргутские пороги и шиверы. Красная, желтая, зеленая, охристая листва и хвоя, ветви деревьев и кустов причудливо ветвятся на фоне изумрудной воды андалусскими орнаментами. Дополняют картину мозаичные, пастельных тонов мхи, небрежно наброшенные тонкими сухими накидками на светло-серый гранит скал и валунов.
Мы целый день едем вдоль реки по левому берегу, то спешиваясь, то снова садясь в седла, и потому успеваем не спеша рассмотреть всю ослепительную дикую красоту осенних аргутских излучин.
По северным склонам гор и по глубоким ущельям, прячущим притоки Аргута (реки Кулагаш, Иедыгем, Бартулдак, Юн-гур, Шавлу – сколько поэзии в этих древних тюркских названиях!), густо стоит дикая и мощная тайга. Она подступает прямо к домам, баням и огородам Джазатора и Старого Аргута.
В густой приаргутской тайге преобладают огромные, с раскинутыми далеко в стороны от стволов ветками лиственницы.
Их кроны мощны и асимметричны, тонкие верхушки загибаются вниз крутыми дугами. Осенью хвоя лиственниц желтеет, зимой опадает. Сейчас она ярко сверкает в лучах горного солнца, обжигая теплым золотом синие дали горных цепей и холодную бирюзу реки.
Выгоревшие сухие поляны, широкая, залитая солнечным светом равнина на левом берегу между устьями Иедыгема и Бартулдака, желтое море взмывающих к небу лиственниц окрашивают всю долину Аргута в бесчисленное множество оттенков охры – от золотисто-оранжевого до желто-белого. Кусты диких спелых ягод добавляют этому золотому миру отзвуки красного и розового, а огромные кедры прорезают желтые холсты лиственничной тайги плотными темно-зелеными вертикальными мазками.
Где-то в тайге, возможно совсем рядом с нами, лежит и, скорее всего, спит в этот жаркий осенний день местный хозяин – медведь. Мы видим следы его деятельного присутствия повсюду. Вот клочок шерсти на дереве – здесь он почесывал спину. А вот прямо у нашей тропы свежевырытая яма – тут он копал сочный сладкий корень. Год выдался урожайным и щедрым, богатым на ягоду и кедровую шишку. Потому медведь нынче сыт, миролюбив и малоподвижен. Скоро он, вдоволь отъевшись и накопив запасы жира на долгую зиму, заляжет в долгую многомесячную спячку. Охотники на медведя, добравшиеся до Аргута из далекой Европы, завтра уезжают, увы, с пустыми руками. Ведь отыскать зверя в здешней бескрайней и густой тайге, особенно если он сыт и не рыщет с утра до вечера по тропам и полянам в поисках пропитания, задача очень сложная.
Мой друг Сергей К. удивляется: как это местные многоопытные таежники не знают такой старинный севернорусский способ медвежьей охоты, как завалить тушу коровы или теленка тяжелыми бревнами, дать ей стухнуть и приманить медведя на запах тухлятины? А тут уж, пока он двигает бревна и пытается добраться до мяса, подкараулить и взять его. Местные проводники-казахи – Ишан, Назар и Алдырбас – удивляются столь хитрому способу добычи – они никогда о таком не слыхали.
Ишан заинтересовался. Долго и подробно расспрашивает детали. И заключает после этого:
– Надо как-нибудь попробовать!
Пастушеские стоянки
Этот интересный разговор про разновидности медвежьей охоты застает нас, когда мы не спеша едем по широкой равнине, раскинувшейся по левому берегу Аргута.
В далеком Средневековье древние тюрки проложили здесь целую систему глубоких и длинных каналов, орошавших поля, на которых выращивались зерновые, овощи и даже бахчевые – арбузы и дыни. Это стало возможным потому, что в среднем течении Аргута природа формирует особый, необычный для российского Алтая микроклимат. В отличие от всего остального Горного Алтая, с его более чем достаточными для обильного роста трав и лесов осадками, здесь очень сухо. Местность по южным склонам и открытым долинам Среднего Аргута больше напоминает выжженные казахские степи, местами – полупустыни с растущими в них колючками и степными ковылями. Летом здесь обычно ясное небо и неделями стоит жаркая сухая погода. Совсем недалеко отсюда, за хребтом в долине Катуни, льют проливные дожди, поднимаются от земли и цветут густые высокие травы, порой в рост всадника на коне, а здесь сухо и жарко. Как будто Ар-гут и не Горный Алтай вовсе.
Секрет особого климата Аргута заключается вот в чем. Река как будто намеренно спрятана кем-то за огромной широкой спиной Белухи – главной горы Алтая и всей Сибири. Белый, покрытый вечными льдами и снегами величественный массив Уч-Сумера (так называют Белуху алтайцы) не виден с самого Аргута, но именно он, находясь к западу от долины реки, высится римским валом на пути циклонов, обильно орошающих западные склоны Бащелакского, Теректинского и Катунского хребтов последней влагой, добравшейся из Атлантики до сердца Евразии. Все, что находится позади Белухи и Катунского хребта, все, что лежит к юго-востоку от русского Алтая (например, Монгольский Алтай и Западная Гоби), все это сплошь степи, полупустыни и пустыни.
