Вот и сейчас мы сидим у костра на берегу Аргута близ устья Иедыгема и наблюдаем обыкновенное местное природное чудо. К северо-западу от нас над Катунским хребтом все небо почернело, мы видим бело-серые полосы валящего там стеной снега. Ветер сильно и порывисто бьет оттуда в нашу сторону, скорый приход снежной бури к нам на Аргут кажется неотвратимым. Но это лишь иллюзия. Ветер гнет кусты и деревья, рвет с них листья, небо на западе черно, снег над горами продолжает сыпать. Где-то там над Белухой – ураган и снежные заряды, а у нас на Аргуте все так же безмятежно поджаривает сухую траву осеннее солнце. И так продолжается час за часом, день за днем. Можно отчетливо видеть голубой просвет в небе шириной в 20–30 км, образованный огромной горой, рассекающей на западе, как железным мечом, грозовой фронт.
Проводники увели коней, чтобы привязать их пастись на ночь на приречных полянах, а я беру бумагу, акварельные карандаши и делаю свои наброски. И снова любуюсь несущимся мимо меня Аргутом.
Внизу ближе к реке густо растет кустарник, вытянулись вверх березы и осины (высота над уровнем моря здесь вполне умеренная, около 1200 м, поэтому здесь растет много лиственных деревьев, не выживающих выше). Листва осин приобрела холодный, а берез – теплый охристый оттенок. Высохшие травы и колючки – цвета светлого или даже белого золота. Высоко наверху у вершин сверкают белизной снега, голубеют в расщелинах льды. Крутые скалистые склоны и огромные осыпи – нежно-сиреневых и фиолетовых оттенков.
Южные горные склоны долины Аргута, как и по всему Алтаю, это безлесые луга и степи, круто взбегающие далеко вверх, на километр и выше от приречных полян. Долина Аргута малоснежна зимой, поэтому эти высокогорные степи – прекрасное зимнее пастбище как для диких, так и для домашних животных. Долины Аргута и его притоков – крупнейший ареал обитания сибирского козерога, в тайге водятся маралы, косули, встречается кабарга. Из хищников живут здесь медведь, волк, рысь, соболь, росомаха. У самых вершин ходит одна из самых редких и малоизученных в мире крупных кошек – снежный барс (ирбис). В тайге перелетает с места на место и шумит бессчетное число разных птиц: изобилие ягод, орехов и диких злаков легко дает всем им круглогодичный прокорм.
По всей долине реки расположены зимние стоянки местных пастухов. Осенью к стоянкам спускают скот с высотных летних пастбищ, уходящих с ноября по май под глубокие снега. Зимние пастбища Аргута издревле помогали выжить долгой и суровой зимой десяткам тысяч овец и коз, лошадей и коров, не говоря уже о диких животных.
Теперь большинство зимних стоянок заброшено их хозяевами. Молодежь не хочет всю зиму сидеть далеко в горах без электричества и связи, в прокопченных темных избушках, выполняя тяжелую монотонную работу по уходу за животными и отгоняя стаи голодных волков. Численность скота, пасущегося по Аргуту, сократилась в сравнении с советским временем во много раз. Теперь местные жители предпочитают держать скот поближе к дому, место овец и коз все больше занимают менее хлопотные в уходе лошади, коровы и яки (по-местному – сарлыки). Все меньше белых дымков поднимается теперь морозными днями над старыми стоянками, да и сидят по ним в основном одни старики.
Стоянки располагали в местах, наиболее удобных для жизни пастухов. Они ставились на берегах речек и ручьев, притоков Аргута, поближе к лесу, чтобы вода и дрова были всегда под рукой, на открытых полянах, чтобы поймать больше солнечного тепла и света.
Сама стоянка – это чаще всего простой деревянный сруб примерно 3 на 4 метра, с невысоким потолком, дощатым полом, двуходноскатной или плоской крышей, покрытой землей, рубероидом или шифером (в советское время стекло, шифер и другие материалы забрасывали на отдаленные стоянки вертолетами). Иногда крыша делалась из неструганых досок или вообще из древесной коры.
Одно или два маленьких окошка, раньше застекленных, а теперь часто выбитых и завешиваемых на ночь и на зиму обычной полиэтиленовой пленкой или рубероидом. Железная печка-буржуйка с кривой ржавой трубой, выходящей наверх через дыру в потолке. Низкая дверь, как в русской бане, в которую не входишь, а влезаешь, согнувшись в три погибели, ради сбережения тепла. У нашей стоянки на Бартулдаке (местные зовут ее верхней, так как ниже по речке есть еще одна – нижняя) низкая крепкая дверь из толстых лиственничных досок обита изнутри плотной шкурой марала, с густой серой шерстью, тоже в целях теплоизоляции. Два года назад хозяин стоянки, из Старого Аргута, умер от болезни сердца, и теперь стоянка заброшена. Летом здесь ночуют проходящие мимо туристы, от которых на полках остались консервы, крупа и забытая стальная кружка. Старая коновязь у входа подгнила и покосилась. Загон для скота из длинных высохших жердей тоже обветшал и постепенно зарастает травой.
Внутри избушки – грубо сколоченный стол и пара скамей, вдоль стен – широкие нары. На них бросают спальники или тулупы, на которых и спят. В потолке и бревнах сруба набиты большие гвозди, используемые как крючки и вешалки. В доме полно мышей и бурундуков, поэтому хлеб и крупы подвешивают в пластиковых пакетах повыше – под самый потолок.
Принято, чтобы стоянка была всегда не заперта, в ней должны быть припасены для прохожих спички, соль, чай, свечки и запасы еды, прежде всего крупа и макароны. Перед уходом со стоянки надо все тщательно прибрать, вымести мусор. Зимой следует оставить после себя запас дров. Случайный путник всегда найдет на таежных алтайских стоянках кров, еду и тепло.
Добыча марала на перевале Бартулдак
Я сижу на глиняной завалинке с подветренной и солнечной стороны избушки и вспоминаю, как несколько лет тому назад мы уже ночевали здесь в конце июля, перевалив к вечеру перевал Бартулдак с противоположной стороны – от реки Коир. Мне запомнились холодная звездная ночь и цвета яичного желтка огромная полная луна, зависшая высоко в черном небе над матово блистающим далеко внизу Аргутом. Дул сильный холодный ветер. Утром на палатках блестел лед.
Ближе к ночи, а также холодными тихими рассветами на исходе сентября в тайге по речке Бартулдак и по другим притокам Аргута тонко и переливисто ревут маралы – у них осенью наступает время гона.
Наши проводники – Ишан (старший из них), Назар и Алдырбас – смастерили из сломанного полого стеклопластикового удилища (из его нижней широкой части) специальную трубу – манок. Как заправский флейтист, Назар выводит на нем сейчас четырехтонные брачные крики самки марала (низкий, средний, высокий и короткое переливчатое соскальзывание звука обратно вниз). Он сидит рядом со мной на завалинке и в паузах между трублением молча курит, прищурившись и прислушиваясь к окружающему нас лесу. Могучие самцы-олени, собирающие в это время «гаремы» порой до 5–7 маралух, уже услышали призывный зов нашей трубы-«самки». В ответ они осторожно двинулись со всех концов густой тайги в нашу сторону. Олени громко, высокими голосами, трубят нам из леса в ответ.
Ишан и Алдырбас вслушиваются в многоголосый ответ окружающей нас лесной чащи. Они восхищаются мастерством Назара – отлично трубит Назар!
Высокая, уходящая далеко вверх по крутому склону тайга откликается на зов манка целым хором высоких оленьих голосов.
