Он садится у костра, мы пьем крепкий чай, заедая его бутербродами из толстых ломтей хлеба и вяленого мяса.
– Ну что, как охота? – интересуется он.
– Да никак, елки зеленые! Были на Тукмане, потом наверх уехали по Акташу, потом на Текелю, потом по Езиму – вообще нигде никого! Даже не слыхать никого! Молчат, поди ты их! На Текеле видели теков, но один только молодняк! – сокрушенно рассказывает про наши неудачи Николай.
– Да, тут у меня тоже мало зверя нынче! – поддакивает Володя.
Они начинают совещаться. Решают так. Как только немного завечереет, мужики перейдут на левый берег Чичке-Карасу и примутся в бинокли высматривать маралов. По крутой горе, что слева и вверх от нас, есть большая поляна, со всех сторон окруженная лесом. Ее, если подняться повыше по противоположному берегу, хорошо оттуда видно. Днем маралы тихо и скрытно стоят или лежат в лесу, где их не увидишь. А вот на рассвете и в сумерках они выходят на горные лесные поляны пастись. В это самое время и надо на них охотиться. Если удастся вечером увидеть хорошего быка с большими трофейными рогами, то дальше наши охотники пойдут наверх. Примутся лесом подкрадываться к нему, чтобы постараться подойти на расстояние уверенного выстрела.
– Там, по сиверу, очень хорошие полдня есть! – показывает рукой наверх Володя-таежник. Сиверой местные жители называют северные, поросшие лесами склоны Алтайских гор. Южные склоны на Алтае, напротив, обычно безлесые, с высокими лугами и травянистыми косогорами.
А полдня – так почему-то говорят здесь о лесных полянах по северным склонам, излюбленных пастбищах диких копытных.
– А почему лесные поляны – это у вас полдня? – интересуюсь я. Но все лишь пожимают плечами.
Так и решаем. Володя-таежник уходит наверх в свою избушку, а мы отдыхаем и дожидаемся сумерек.
Вот наконец и ранний осенний вечер. Тихо, прохладно, шумит в траве Чичке-Карасу. Снова приходит Володя. Он и трое охотников отправляются на другой берег. Я вижу, как они перебредают мелкую студеную речку и забираются повыше на крутой лесистый склон за ней. Там они ложатся на спины меж лиственниц, у каждого в руках – по биноклю. Люди замирают, вперившись линзами в невидимые мне отсюда полдня, находящиеся высоко над моей головой где-то в верхнем лесу. Так длится с полчаса, после чего они возвращаются к костру.
– Три маралихи, два торбочка и два быка, но молодых! – подводит итог увиденному словоохотливый Володя-таежник. Торбочок или торбок – это, по-местному, молодой годовалый бычок марала.
Значит, опять нет трофея, понимаю я.
Между тем погода начинает понемногу портиться 4 небо затягивают облака, поднимается холодный ветер.
– Ночью будет падера, – говорит Николай, оглядев небо. Падера – значит непогода, с дождем или снегом.
Что же делать? Опять сидеть в лагере? Опять день впустую?
Сергей К., Николай и Сергей коротко совещаются и решают все же пойти на вечернюю охоту. А вдруг им повезет и в сумерках выйдет пастись на богатые травы того самого верхнего полдня большой бык с огромными ветвистыми рогами? Места-то какие подходящие для этого!
– Поехали со мной на охоту? – вдруг предлагает мне Володя-таежник.
– Куда?
– Да вон туда! – машет Володя куда то дальше и вверх по Чичке-Карасу.
– Конечно, поехали! – Я радуюсь, что не придется сидеть одному в лагере.
Седлаем коней и скоро разъезжаемся в разные стороны, едем налегке. Сергей К., Николай и Сергей круто берут вверх по склону прямо от нашей поляны. Мы же вдвоем с Володей едем в самый дальний край поляны, где поворачиваем влево вдоль крохотного ручья. Там мы попадаем в узкое, уходящее вверх ущелье.
Здесь в густой лесной чаще спряталась Володина таежная избушка. Она маленькая и аккуратная. Видно, что хозяин постоянно живет в ней и тщательно следит за домом. Крепкий сруб, невысокий потолок, двускатная крыша, плотно крытая тесом, внутри кирпичная печка и застеленные одеялами нары, окна исправно застеклены. Избушка стоит скрытно в густом лесу, с основной тропы по Чичке-Карасу ее не увидишь. Володя заходит в избушку и берет с гвоздя в стене свой карабин. Он на минуту зажигает керосинку, стоящую на подоконнике, и я, сидя в своем седле, вижу с тропы теплый желтый свет в окошке. Такой мирный и уютный в прохладных и синих таежных сумерках.
Быстро смеркается, и нам надо спешить.
Едем едва заметной тропой круто вверх по ущелью.
– Это наши места – нашей семьи. Мой батя построил эту стоянку, он каждое лето и каждую осень жил здесь, пас скот, охотился, – рассказывает по ходу подъема Володя-таежник. – А теперь вот я тут живу – все лето и всю осень. Всем известно, что это наша долина, нашей семьи.
Вдруг справа мы слышим чей-то громкий плач. Как будто плачет в глубине леса женщина или больной ребенок. Едем туда и видим косулю, которая рвется на длинной тонкой веревке. Ее задняя нога намертво закушена железным капканом. Косуля бьется, ей нестерпимо больно и страшно. Володя сходит с коня и идет к ней. Косуля, видя его, принимается метаться по горе еще исступленнее. Она рвется на веревке, больно стукаясь о землю, о стволы деревьев, падая и вскакивая. Олениха громко кричит и плачет от боли и отчаяния. Косулина тонкая изящная нога ближе к копыту давно сломана, перебита металлом. И теперь железная челюсть капкана держит и тянет не кость, а кровоточащую кожу с короткой шерсткой и растянувшиеся жилы. Низ лапы с узким копытцем болтается на коже в такт рывкам несчастной козы. Коза – так местные называют косулю.
Володя подходит к ополоумевшей от боли и страха козе и прижимает ее коленом к земле. Другой ногой он вдавливает пружину капкана. Железные челюсти разжимаются, сломанная лапа падает на хвою, косуля затихает. Она только постанывает и быстро дышит под тяжелым Володиным коленом.
– Твой капкан? – спрашиваю я. Вся эта сцена производит на меня ужасное впечатление. Неприятно видеть какие мучения переживает сейчас эта несчастная косуля.
– Мой, – признается Володя и внимательно смотрит на мою реакцию. Мои эмоции ему ясны. Володе очень неловко, что я стал свидетелем его браконьерства.
– Тропа тут у них. Вот я и ставлю капканы – иногда попадаются, – как бы оправдывается передо мной Володя, – домой ставлю, на мясо!
– Что будем делать? Отпустим? – спрашивает он.
Я молча киваю.
Он встает. Косуля вскакивает и убегает – хромая, на трех лапах. Четвертая лапа поджата к теплому брюшку, ее сломанный конец болтается на изжеванной капканом коже. Косуля скрывается в лесу, нелепо качаясь при каждом прыжке.
– Она выживет?
– Выживет! Может выжить! – подбадривает меня Володя-таежник.
«Ни черта она не выживет», – думаю я про себя, и на душе у меня становится еще тошнее.
