– Не-а – 24! – смеется веселый Толя. У него уже недостает многих зубов в щербатом рту.
– И давно у тебя рот болит, Петр?
– Да нет. Вот недавно началось. Раньше все нормально было. А сейчас кровища сочится из десен, и все тут. А еще язву у меня в животе нашли, вот что. Недавно приступ был, «скорая» приехала, еле откачали. Неделю лежал под капельницей.
Большинство мужчин алтайского высокогорья много курят. Курят перед тем, как сесть в седло и тронуться в путь. Курят на ходу. Курят, как расседлаются и привяжут по поляне коней. Курят сразу, как проснутся, курят перед сном, курят всякий раз, как попьют чаю. Курят в кратких перерывах тяжелой работы. Пьют же немного и нечасто, по крайней мере те, кто помногу работает. Есть, конечно, и горькие выпивохи, но где ж их нет? Возможно, табак – одна из причин раннего старения жителей высокогорья.
Дождавшись, когда остынет чай, и осторожно отпивая его из кружки, Петр возвращается к рассказу о волках:
– Волк, он о-о-очень страшный! Был у меня случай один. Поставил я петлю в лесу, на тропе. А сам неподалеку охотился. Вдруг слышу – волк воет. Плачет громко так, завывает. Как раз в той стороне, где петля привязана. Сразу подумал – волк, видать, в нее попался. Сел я на коня и поехал посмотреть. А петля уже несколько дней как там стояла. Вот я еду и думаю – давно ли волк в нее угодил? Может, уже несколько дней как в петле сидит? Подъехал я, коня привязал в сторонке и подхожу. Смотрю – точно, волк в петле, большой. За заднюю лапу поймался. Лежит вот так вот, и не шевелится.
Петр показывает, как лежал волк. Лицом вниз, закрыв глаза, уткнувшись в вытянутые вперед лапы.
– И что же ты?
– Ля что? Страшно мне было, вот что! Он лежит, молчит, не шевелится. Даже вроде и не видно, что дышит. Глаза закрытые. Сдох он, что ли? Так я и стою на тропе, а он лежит и не дрогнет. Ну что мне делать, а? Снял я карабин, зарядил, обратно стою и смотрю на него. Лежит гад, не шелохнется! Сделал я, значит, шаг к нему, другой, а он вдруг… как бросится на меня!
– Да что ты?!
– Вот страх был! Он волчара огромный, и вдруг кинулся в мою сторону, внезапно, прыжком! То ли он в петле, то ли нет – мне же наверняка-то не видать, – поди тут разбери! Может, он перегрыз ее уже. Глаза злые, клыки торчат! Ужас!!! – Видно, что Петру даже и вспоминать тошно тот волчий прыжок.
– И что же было?
– Не помню как, но подхватил я карабин и выстрелил ему навстречу, прямо в упор. Сразу и насмерть попал. Он повалился прямо передо мной на тропе и тут же подох. Это я со страху тогда пальнул – не помню даже, как стрелял, как попадал. Помню только, что оченно страшно мне было! Вот они какие – эти волки! Выхода у него не было все равно никакого – вот и кинулся, мог и убить меня, если бы… Я потом уже узнал у мужиков, что вожак это был ихний – всей стаи то есть. Волки оченно уж страшные!
– Альфа-самец был, выходит.
– Да, альфа-самец.
Толя, хоть он и местный, тоже слушает Петра с большим интересом.
– Видели у моего коня на задней ноге как будто бы рана зажившая, старая, большая? – вступает он в разговор о волках.
Действительно, у Толиного мерина на задней левой ноге белая, давно затянувшаяся огромная глубокая рана. Как будто кто-то взял и вырвал из ноги большой кусок мяса, чуть выше коленного сгиба.
– Это волк его покусал! Зарезать не смог, конь отбился. Но покусал сильно! А у волка укус, как бы это… Ну как будто ядовитый, что ли. Если укусит – заразит, отравит насмерть. Вот такие страшные раны потом остаются, как у моего мерина. И болел он долго после этого, я его у ветеринара лечил…
– Так что, выходит, что никакой управы на волков нет, только люди? Может, еще медведь его может приструнить?
Петр отрицательно машет головой:
– Да нет, что медведь? Что он волку может сделать? Правда, видел я один раз вот что. Медведь нашел волчье логово и разорил его. Залез прямо в нору и всех щенят передавил там. А тут родители вернулись – ну, то есть волк и волчица. Увидели, как медведь их волчат давит, и бросились на него с двух, значит, сторон. А он от них лапами отмахивается, когтями лупит, рычит. Сел на задницу и сидит отбивается от них. А они его хватают, кусают. Кидаются на него, как ярые! Он в кровище, они в кровище.
– И чем дело кончилось? Кто победил-то?
Петр пожимает плечами:
– А вот этого я не знаю. Дальше не видел. Они ушли от меня выше по горе. Так и дрались всю дорогу, шумели. Кто их там разберет, кто из них победил…
– А вы знаете, какие у него зубы и челюсти страшные? – вступается опять Толя.
– ?
– Вот он заскочит в отару, задерет овцу, схватит в зубы, подбросит себе за спину одним махом, как мешок с картошкой, и убежит с ней в лес. А там уж сожрет ее всю – с потрохами. Останутся только рога и копыта!
– Как это?
– А вот так! Волки сжирают что овцу, что лошадь полностью – мясо, требуху, шкуру, даже кости. Большие кости конские дробят своими зубищами только так, на раз, даже череп и тот полностью разгрызают и сжирают! Ничего не остается от лошади за пару часов – одни только копыта. Или рожки, если это коза. Никаких больше следов не остается!
Нам натурально жутко.
– Выходит, вот почему говорят, что от кого-то «остались только рожки да ножки»?
– Выходит, что так!
Дороги на Укок
Из Джазатора плато Укок, которое расположено к югу за высокими перевалами, не увидать. До него отсюда ехать и ехать, притом по весьма непростым горным дорогам. Но при этом Джа-затор и Укок – одно неразрывное целое. Джазатор и Укок – единый организм, две его нерасторжимые части. Как день и ночь, как свет и тень, как лето и зима, как голова и тело. Без холодного и малолюдного У кока Джазатору не прожить. Укок – главное зимнее пастбище джазаторцев, позволяющее не только сохранить скот долгой лютой зимой, но даже нагулять ему за зимние месяцы добрый вес. Травы Укока вкусны, калорийны, и животные прибавляют тучность на низенькой высохшей травке плато лучше, чем на рослых и сочных травах летних приречных долин.
Сами джазаторцы, если едут на лошади налегке, могут спуститься с Укока в село за один день. Если же подниматься на плато со скотом, то дорога занимает два-три дня. По всему Укоку выстроены деревянные зимние стоянки с горами сложенного рядом кизяка для топки печек. В этих полуслепых и низких избушках всю зиму живут местные пастухи.
Жизнь Джазатора и всего алтайского высокогорья строго циклична. В ее центре – домашний скот, требующий защиты, прокорма и воспроизведения. Ежегодный жизненный цикл свершается на двух уровнях – летнем и зимнем, нижнем и верхнем. Летом скот пасется внизу, на летних пастбищах, зимой – наверху, на зимних. Весной скот перегоняют вниз, по осени, еще до того как летние поляны покроет высокий снег, поднимают наверх. Перегоняется скот по древним скотопрогонным дорогам и тропам.
