Горы в округе давно и прочно обжиты людьми. На всех пригодных пастбищах выстроены стоянки, до всех доведены дороги – автомобильные или конные. Все в селе знают, где у кого стоянка, пастбище, покос. Все окрестные горы, от подножий и до далеких вершин, свои. Под заготовку дров на зиму выделяются делянки в лесу. Джазаторцы сами их рубят, сами вывозят.
Всю зиму основной деревенский скот пасется на плато У кок или на Аргуте. В мае, когда стаивает снег и приречные поляны покрываются свежей травой, пастухи перегоняют стада и отары вниз на летние пастбища. А первого сентября, когда внизу начинаются сильные заморозки и выпадает первая пороша, поднимают скот на Укок до самой весны.
Укок зимой – стылое царство жуткого холода. День короткий, с низким солнцем, часто закрытым мертвенной морозной дымкой. Морозы в сорок – пятьдесят градусов, почти каждый день шквальный убийственный ветер. Ночи длинные, студеные, беспросветные, носа не высунешь. Много голодных и свирепых волков, которые крутятся вокруг стоянок и систематически режут напуганный скот. Опасное и суровое место и время – Укок по зиме. Этот долгий и тяжелый сезон пастухи зимуют часто по одному, иногда по двое в слепых, закопченных избушках.
Припасы завозятся наверх разом на всю зиму. Пища – самая элементарная. Дров на Укоке нет – плато расположено много выше границы леса. Поэтому завозится немного дров на растопку печек. Основное топливо – это кизяк, который собирается в степи и складируется в большие штабеля близ избушек. Освещение – свечи и керосинки.
Укок стал зимним пастбищем по меньшей мере две тысячи лет назад, при скифах. На нем бывает мало снега, а тот, что выпадает, выдувают сильные ветра, настоящие свирепые ураганы. Поэтому трава плато всегда доступна животным. Равнина У кока обширна, питательного корма высокогорной степи хватает на всю зиму, на долгие восемь месяцев зимовки с сентября по май.
Стоянки разбросаны по территории плато обычно с подветренной стороны увалов, холмов и горных отрогов. Так, со спины, с запада, их защищают горные склоны, с востока же каждое утро подогревает низкое зимнее солнце. Стоянки располагаются выше широких и глубоких котловин рек Ак-Алахи и Калгуты, в которых скапливается и стоит неделями стылый воздух, в минус пятьдесят градусов. Выше невидимой границы этого слоя ледяного воздуха живется потеплее – всего минус тридцать – сорок градусов.
Так, в низеньких избушках при свете керосинки, на кинжальном ледяном ветру в условиях близких к Антарктиде, ежеминутно защищая свой скот, всю зиму живут пастухи, до которых в случае надобности совсем не просто добраться.
Домашний скот собирается на зимовку со всего Джазатора и доверяется проверенным опытным пастухам, готовым взяться за этот тяжкий труд. На одного пастуха взваливают ответственность за 500–800 голов – овец, коз, лошадей, коров, яков. За каждую голову хозяева платят по 20 рублей в месяц. Выходит, что за большое стадо, спасаемое в угрюмых условиях У кока в течение тяжелой восьмимесячной зимовки, пастух получает от 10 до 16 тыс рублей в месяц. При этом продукты и другие припасы на всю зиму закупает себе сам. Соседи лишь помогают ему и его семье скосить сено и заготовить дрова.
Покосы в окрестностях Джазатора размежеваны – по 49 га на семью. Их теперь можно оформить в частную собственность и даже продать.
Иногда на волков Укока устраиваются истребительные охоты. Леса на плато нет, и спрятаться им труднее. Мужики гонят волков на снегоходах и беспощадно истребляют. Убивают их как можно больше. Ущерб от волков огромен, они здесь – злейшие враги человека.
Объехав озеро слева, мы продолжаем двигаться проселочной автомобильной дорогой, намеченной двумя колеями в каменистой красноватой почве овальной долины. Я гляжу по сторонам и недоумеваю: где же здесь может быть колесный переезд через высокие горные цирки, обступившие нас со всех сторон? Когда мы въезжаем в правый дальний угол долины, я обнаруживаю узкую расщелину сухого ручья, круто уходящую наверх и левее латинской буквой Э. По правому берегу сухого ручья и проложена дорога на перевал. Мы заезжаем на вершину перевала минут за двадцать. Всего дорога от лагеря на устье Сары-Таса до вершины заняла у нас полтора часа. Высота перевала 2435 м, это водораздел рек Жумалы и Джазатора, сам перевал местные так и называют – перевал Жумалы. С его вершины на север хорошо просматривается весь пологий затяжной спуск к автомобильному броду через Джазатор. Поначалу дорога с перевала сбегает лугами, а ниже лугов начинается лиственничный лес.
Мы с Толей уехали немного вперед, как вдруг услышали сзади крик:
– Стойте!
Что случилось?! А вот что.
На самом верху перевала Петру, замыкавшему нашу группу, стало плохо. У него внезапно закружилась голова, началась рвота, все тело охватила страшная слабость. Петр едва не вывалился из седла, теряя сознание. Он сполз на землю, подхваченный на руки Артемом. Петр сел, привалился к камню, уронил голову на грудь. Его лицо сильно побелело.
Мы бросились доставать аптечку.
– Петр! Что с тобой! Где болит? Что?!
– Вот тут. Горит у меня все там! – Несчастный Петр тычет пальцем себе в живот, чуть ниже грудины.
– Что? Живот? Язва твоя обострилась?
– Не знаю! – только и стонет Петр. На него страшно смотреть.
Мы потрошим аптечку и даем Петру подходящие таблетки – от боли, от язвы, от живота, от отравления. Петр глотает их горстью с ладони, запивает водой из бутылки. Увы! Его немедленно начинает рвать, и все таблетки вытекают вместе со рвотой наружу.
Что же делать? Мы на вершине перевала, вокруг ни души, связи нет. Рядом с нами натурально помирает человек, которому мы не в силах помочь.
– Вниз мне надо, – стонет Петр, и, шатаясь, поднимается.
– Помочь тебе в седло сесть?
– Не надо. Не смогу я ехать. Упаду. Пешком потихоньку идемте!
Петр медленно плетется вниз по дороге. В его правом кулаке зажат повод коня. Проводника шатает, ноги цепляются носками за землю. Я иду рядом для моральной поддержки и просто на всякий случай. Петр страшно слаб. Лицо белое, на лбу блестит холодный пот. Он горбится, из кармана фуфайки торчит бутылка с водой. Всякий раз, когда Петр делает глоток воды, его начинает рвать. Он скрючивается, держится за живот рукой, хрипит и выкашливает жижу из своих внутренностей. Там давно уже ничего нет, кроме нестерпимой боли и рези. Изо рта Петра вытекает желтая струйка вязкой желудочной жидкости, он приваливается без сил к седлу своего коня. Конь притих и бережно держит вес полуживого хозяина, крепко встав на все четыре ноги.
Бедный Петр! Мы медленно тащимся вниз, понемногу сбивая высоту. Петр стонет, морщится, сжимается, шатается, запинается, оступается. На него тяжело смотреть. Я пробую немного поддержать его разговором:
– Раньше было с тобой такое?
– Было пару лет назад. В больницу загремел тогда. Врачи сказали – язва. Долго лечили. И вот опять. Началось. Как же мне плохо!
