Все дороги высокогорья – и пастбища, и охотничьи угодья – поделены между редкими деревнями. Люди чистят и делают дороги, как правило, по весне, когда стает основной снег и немного просохнут горы.
До нашей стоянки на правом берегу верхнего Карагема мы добрались по отличной, добротно расчищенной конной тропе. До поляны с домиком наш путь пролегал от вершины Карагемского перевала по проселочной автомобильной дороге, сложной, ухабистой, но вполне проезжей. За бродом через Карагем мы проследовали чистой и широкой конной дорогой, на всем протяжении которой упавшие лиственницы и ели были пропилены бензопилами. Нам нигде не пришлось переступать через поваленные сучковатые стволы, спилы на стволах были свежие, видно было, что дорогу чистили этой же весной. Места здесь были еще бельтирские, стало быть, бельтирцы не поленились пройтись здесь с пилами и топорами, расчистив себе проезд к местам охоты на козерогов и маралов.
Сидя ночью у костра, мы видели вдалеке на востоке в верховьях каньона Карагема, как ползли и кувыркались по горам синие фонари одинокой машины. Она медленно двигалась к истокам Карагема, к избушке. А рядом с нами виднелась палатка байкеров-экстремалов и близ нее два легких грязных байка, затащенных сюда бесшабашными хозяевами. Больше мы этих байкеров не видели, докуда они смогли добраться – нам неведомо.
Утром следующего дня мы собирались вяло и выехали вниз по Карагему лишь в 10.30 утра.
Поначалу дорога была столь же хороша, что и накануне. Ехали широкой лесной тропой, все с ног до головы в свежих солнечных бликах, и безмятежно отдыхали. Так незаметно, примерно за час, добрались до речки Камрю – правого притока Карагема. Речка оказалась небольшая, но опасная. Она мчалась под большим уклоном вниз, ревя водой и грохоча камнями. Речка текла в глубоком овраге, меж крутых глинистых берегов. Белые круглые глыбы по дну и по берегам были гладко обтесаны и отшлифованы паводками и селями, вода была белесо-голубого цвета, что говорило о ледниковом источнике притока.
Толя поехал на брод первым, в разведку, велев нам дожидаться. Сунулся между камней раз, сунулся второй, третий. На третьей попытке с трудом протиснулся между двумя мокрыми снизу утесами, сильно раскачиваясь в ледяных волнах. В несколько лошадиных шагов он перемахнул речку, не один раз при этом поменяв направление и ловко уклоняясь от густо усыпавших русло огромных глыб. И махнул нам с вершины берега на той стороне – двигайте моим следом!
Мы поехали за ним, но это было непросто. Некоторые тут же потеряли дорогу и застряли прямо посреди ревущего потока, упершись в высокий камень и не ведая, куда дальше поворачивать. Толя с Ербуланом громко кричали застрявшим сразу с двух берегов и указывали направление движения жестами. Пару раз лошади сильно спотыкались о подводные препятствия и едва не падали в поток вместе с седоками. Впрочем, в итоге все проехали сложный брод благополучно.
За бродом нам пришлось еще тяжелее. Хорошая, расчищенная бельтирцами дорога кончилась аккурат перед бродом через Камрю. Вся дальнейшая тропа по правому берегу Карагема оказалась густо завалена упавшими деревьями и засыпана обломанными ветром и снегом ветками. Там мы в полной мере вкусили, что значит двигаться по высокогорной тайге по безрадостному бездорожью.
Склон горы за Камрю оказался очень крутым. Кедры, лиственницы и пихты растут на нем густо, близко Друг к другу. Почва мягкая, покрытая толстым зеленым мхом, под которым, однако, тут и там прячутся опасные острые камни. Весь склон неряшливо завален дикой древесиной. Стволы поваленных деревьев лежат, все до единого, ветвистыми верхушками книзу по склону. А вывороченными корнями, с прилипшими к твердым щупальцам побелевших корней огромными кусками сухой земли, кверху. Нижние ветки деревьев придавлены тяжестью павших исполинов. Они обломились и хаотически рассыпаны вдоль мертвых стволов. Боковые и верхние ветки пока целы, но иголки почти все уже пообтрепались и опали, а сама древесина высохла, приобрела хрупкость и остроту. Упавшие деревья ощерились острыми сухими ветками во все стороны, как огромные, вытянутые поперек склона деревянные противотанковые ежи. Они словно нарочито разбросаны каким-то злодеем поперек горы, чтобы пройти и проехать здесь никому не было никакой возможности.
Удручающую картину бескрайней непроходимой чащи дополняют мерзкие кусты, густо покрывающие все свободные промежутки между деревьями. Все они пыльные, колючие, дерущие кожу рук и ткань курток, с тонкими гибкими веточками, переплетенными между собой как грязные запутавшиеся волосы. Продирание сквозь эти колючие заросли само по себе требует много усилий и вызывает немало злых чертыханий и пота на наших горячих лбах.
Тропа, хоть и заросла и завалилась по причине редкого пользования, все же отчасти видна. Но сплошь перекрыта при этом разнообразными препятствиями, главным образом поваленными деревьями. Ее давно никто не чистил. Пропилы толстых поперечных стволов встречаются, но очень старые, давно почерневшие. Свежеповаленные же кедры-великаны перегораживают дорогу беспрепятственно, не со всех еще даже облетела мягкая кедровая хвоя.
Скорость нашего движения падает до черепашьей. Следующие четыре километра мы преодолеваем за два с лишним часа тяжких трудов. Нам приходится то и дело съезжать с тропы, ища объезды на крутом горном склоне. Группу ведет, зорко вглядываясь вперед и беспрерывно крутя головой, Толя. Ербулан страхует группу сзади, помогая выбираться тем, кто застрял.
Всякий раз, когда дорогу перегораживает очередное огромное дерево с высоко торчащими вверх ветвями (а это происходит поминутно), Толя выглядывает, как бы ловчее его обогнуть – поверху или же понизу. В обоих случаях приходится съезжать с дороги и вступать на отвесный склон – или карабкаясь круто вверх, или скатываясь круто вниз. Приходится огибать упавшее дерево или ниже его верхушки, далеко от тропы, или же наверху, где высится среди неба грязный огромный вывороченный корень – комель. Со стороны комель похож на грязную паукообразную звезду с кривыми длинными лучами. Склон горы крут и непролазен, камни скрипят подо мхом, лошади работают изо всей мочи, густо потея. За одним завалом раз за разом встречается другой, невидимый с тропы. Тогда приходится объезжать и его.
Кусты сменяются кустами, переступаемые деревья – другими переступаемыми деревьями, завалы – новыми завалами. Всюду на нашем пути чаща и бурелом, отовсюду слышатся сопения и трески. Ни единого метра пути мы не едем по ровной дороге. Лошади замирают перед торчащими обломанными ветками, страшась перепрыгивать их, боясь пропороть всеми этими острыми сучьями беззащитное теплое брюхо. Всадники соскакивают с седел, сами едва не падая на крутом склоне, тянут упирающихся коней через поваленные деревья. То и дело у кого-то соскальзывает со спины коня седло, то и дело кто-то сваливается на мох или заблуждается в кустах. Стоит одному зазеваться у завала, как остальная группа уметывает далеко вверх или вниз, тут же теряясь в зарослях. Пять минут задержки, и уже не докричишься. Взмыленные проводники бегают взад и вперед по крутому склону, подвязывая седла, хлеща заупрямившихся лошадей по бокам веревками, вытаскивая обратно к тропе заблудившихся путешественников. Кожаные сумины, висящие по бокам коней, цепляются за сучья, громко трещат и рвутся. Вечером нам предстоит латать их. Скоро у всех лошадей и людей побиты и ободраны до крови ноги, а у людей – еще и руки.
