Заимка утверждается и узаконивается в горах трудом, и только трудом. Кто взялся, кто завез материал, кто сколотил, кто построил, кто обжил – тот и хозяин. И ему не нужны никакие документы. Все и так знают, что хозяин – он самый и есть. При этом всякая заимка открыта для любого прохожего и проезжего – редко кто и редко где навешивает на свою дверь замок. Зайдешь внутрь, растопишь печку, согреешься, поешь, переночуешь и, прибравшись за собой, оставив все в чистоте и порядке, продолжишь свой путь. Неся в своем сердце благодарность гостеприимному хозяину.
Вот так и наша заброшенная пасека. Хозяин помер от сердца, пчелы увезены, скот угнан. В окно задувает ветер, вместо двери – темная дыра. Крыша как решето, сруб гниет, в полу черные щели. Но жарко горит в старом костровище большой высокий костер. И жива еще тропинка, ведущая к воде. Покосилась, но все еще стойко держится старая коновязь. Защищает наши палатки от ветра и дождя почерневший сруб. На больших ржавых гвоздях, вбитых пасечником в бревна стены, по-домашнему висят
наши куртки. Дух хозяина словно бы сидит с нами у ночного костра на скамейке и молча курит, безотрывно смотря на живой огонь. Он очеловечил и обжил это место, мы у него в гостях, и нам здесь хорошо.
Возвращение с Карагема в Джазатор
Старая пасека отделяет влажную высокогорную карагемскую тайгу от теплого и сухого приаргутского среднегорья. Двинься назад – и снова попадешь в черную и страшную лесную зону с гремящими ручьями и непролазными буреломами. Тронься вперед – и будешь греться на солнце, вдыхать разогретый воздух, полный ароматов полыни и степных цветов.
Ровно в десять утра теплым солнечным утром мы покинули заброшенную пасеку и поехали дальше вниз по Карагему, все тем же левым берегом. Растительность ближе к устью реки переменилась полностью. Кедры, лиственницы, пихты и ели остались в дремучем ущелье выше по течению. Здесь же мы проезжаем среди тополей и берез, которые широко и привольно стоят по сторонам просторной, усыпанной листвой тропы.
Долина стала много раздольнее и светлее, горы отошли от реки подальше. Раскрылись широкие солнечные поляны. Справа на севере высятся огромные вершины западных отрогов Северо-Чуйского хребта. Вдруг я примечаю далеко-далеко на западе синеющий высоко в небе знакомый горный профиль. Я анализирую, где нахожусь, осматриваю местность. Все точно! Вот немного впереди и справа у самого берега Карагема в березовой роще виднеется пустая нынче пастушеская стоянка. Я помню, что там, вблизи нее, есть широкий брод, который мы проходили, когда ехали на Юнгур. На противоположном берегу расположена еще одна стоянка. От нее наверх карабкается крутая тропа к старому руднику и дальше на перевал Ашра-Чибит. Левее тропы чернеет расщелина, в которой почти вертикально падает вниз речка Чибит. Все верно – это те самые, памятные мне места. Единственная конная дорога от Аргута на дикий Юнгур.
Синеющее вдалеке узкое седло между двумя острыми вершинами, покрытыми снегом, – это знакомый нам перевал Аттт-ра-Чибит. Я отлично помню, как смотрел оттуда, с седла, вниз на Карагем, казавшийся тонкой белой ниткой, небрежно продетой между гор.
Слева к югу также высятся громадные горы. Это западная оконечность Южно-Чуйского хребта. Здесь такие же острые снежные пики голубых и фиолетовых оттенков, ниже которых кружатся два больших орла. Орлы высматривают добычу – сусликов и сурков, мелких птиц, звериную падаль. Тайга тоже охотится без устали, обегая долину далеко вокруг нас и бросаясь на всякое живое существо, которое только завидит или учует.
Западная оконечность Южно-Чуйских Альп вздымается на 3200 м и вечно покрыта снегами и льдом. Из ледников веером во все стороны стекают ледяные светлые речки, вливаясь в Карагем или в Аргут. Внизу на широкой горной подошве они разбегаются сотней микроскопических рукавов и рукавчиков, проныривая меж березок и ивняка. Каждую весну в паводок речки разбухают от избытка воды и звереют. Они с грохотом несутся вниз, грозясь вырвать деревья с корнем, а порой и, правда, вырывают. Они разворачивают, перелопачивают и сгребают галечную поверхность долины, по многу раз перепахивают и переиначивают приречные равнины. Сейчас, в начале августа, прорытые паводками русла рукавов и ручьев сухи, их донная галька блестит на солнце и хрустит под ногами. Мы бессчетное число раз спускаемся в сухие русла и выезжаем из них, из одного в другое. Такая дорога по высохшим речкам и редкому ободранному леску продолжается километров пять, от пастушеской стоянки до поворота к Аргуту. Мы лениво растянулись по дороге и то и дело пропадаем из вида друг друга за деревьями и кустами.
В десятке километров ниже пасеки автомобильная проселочная дорога приводит нас к месту слияния Карагема и Аргута – двух крупных рек Южного Алтая. Долина распахивается еще шире, справа виден мост через Карагем, далеко впереди просматриваются крыши крохотной деревеньки Старый Аргут, или Куркуре. По долине разбросаны стоянки, вольно пасется скот. По бокам от дороги темнеют на золоте степи группы древних курганов, трава равнины низкая и сухая, выгоревшая на обычном в этих местах солнцепеке. За Аргутом стоит огромная стена снежных гор – это восточная оконечность Катунского хребта, с острым пиком Шенелю, или Чинелю (как говорят местные жители), 3888 м высоты.
Тайга бросается и ловит третьего своего сурка. Он швыряет зверька в воздух, сурок крутится и пищит, собака громко и победительно лает. Две наши закладные лошадки, завидев вдалеке стоянку ниже по течению Аргута, незаметно отделяются от нашей группы и трусят в ее сторону. Эта стоянка знакома им с детства, и они решают бежать туда отдыхать. Толя замечает это отпускное своеволие и решает наподдать закладным жару. Ехать по равнине скучно, и Толя радуется поводу пошкольничать. Он больно хлопает по бокам своего жеребца пятками. Жеребец вскидывается и с ходу пускается в необузданный галоп. Он оголтело несется в сторону отколовшихся от колонны закладных, поднимая клубы пыли. Толя привстал в стременах и наклонился вперед к холке жеребца, ловко держа равновесие. Левой рукой он держит повод, а в правой крутит длинную веревку. Закладные завидели погоню, напугались и припустили быстрее. Но скоро Толя настигает их как вихрь, как божья кара. Он на ходу хлещет беглецов по мордам, огибает их и гонит обратно к нам. Закладные с испуганными глазами скачут назад, тряся мешками на спинах. Дисциплина восстановлена, но Толе все равно скучно. Молодость и задор толкают его в спину.
Толя нажимает на своего жеребца еще крепче – и тот рвется из кожи. Бешеная скачка, раздутые ноздри, сверкание копыт, тучи пыли, грохот и топот. Летящий поверх всего этого, наклоненный вперед, взбудораженный Толя в пыльной бейсболке на косматой голове. Все это с гиканьем и свистом проносится мимо нас. Закладные забрались поглубже в колонну и смотрят на Толины скачки с ужасом. Так Толя и носится туда-сюда по сухой приаргутской равнине, покуда мы не спеша, легкой рысью, огибаем западную оконечность хребта и выезжаем на ведущую в Джазатор староаргутскую дорогу, меняя направление движения с западного на восточное.
Здесь нам попадаются первые, за много дней, машины. Один джип с новосибирскими номерами приехал сюда из Джазатора просто, чтобы поглазеть. Тормознув рядом с нами, водитель интересуется, что там дальше. Мы поясняем, что скоро дорога закончится, там пустая стоянка и мост через Карагем. Джип едет дальше, чтобы посмотреть окончание дороги и потом сразу же повернуть назад, возвращаясь в село засветло.
