– Когда скот в мае – июне спускается с Укока в долины, в нем веса больше, чем в ноябре, когда его туда перегоняют, – говорит Асылбек.
Такова удивительная особенность Укока – место, редкое по суровости природных условий, дарует при этом всем жизнь и изобилие.
Люди с незапамятных времен пасли здесь свой скот. И хоронили своих мертвых – как простолюдинов, так и царей. Монголы и скифы, тюрки и хунны – все оставили здесь свой след и свои некрополи.
По краям глубокой и ровной, как стол, Бертекской котловины на куполообразных возвышенностях стоят несколько десятков пастушьих стойбищ, с аккуратными пирамидами из кизяка около деревянных избушек. Летом стоянки пустуют, а с ноября по июнь (8 месяцев) в них живут семьи местных казахов и алтайцев, пасущих лошадей, коров, коз, овец, яков и верблюдов. Печки растапливают дровами, которые привозят с собой снизу, из долин. На Укоке леса нет – из-за высоты, – поэтому печи топятся кизяком. Зимой, в пятидесятиградусные морозы, мертвенный ледяной воздух скатывается по склонам вниз, в котловину, к извилистым берегам Ак-Алахи, и бездвижно стоит там, как прозрачный студень. В такие дни скот пасется выше поверхности этого жуткого стылого воздушного моря, и никто – ни человек, ни зверь – не тревожит древние могилы, разбросанные по дну котловины.
Плато Укок, река Ак-Алаха (В. Рыжков, 2009 г.)
На плато обнаружено более 600 археологических памятников, многие из которых мирового значения. В том числе и знаменитая «скифская принцесса» – знатная скифская женщина. Она долгие века пролежала в ледяной линзе, окруженная вечной мерзлотой (последняя на У коке начинается в метре от поверхности). Когда линзу растопили, женщина была найдена в удивительной сохранности – кожа с татуировками, меховая шуба, украшения. Находка стала мировой сенсацией.
Тем временем мы продолжаем свой путь вверх вдоль Ка-ра-Алахи к Алахинскому озеру (2061 м над уровнем моря). За большим и глубоким озером высится хребет, позади которого Казахстан.
Стоянка на Алахинском озере удобная – много сухих, просторных и прогретых солнцем полян, кострище расположено под высоким одиноким кедром, готовым укрыть от дождя и ветра. Здесь летом часто стоит сезонный кордон российских пограничников. Сегодня их нет, как нет и дров для костра. Весь сухостой в округе давно вырублен, как и крупные нижние ветки деревьев. Нам с Амантаем приходится продираться за дровами сквозь заросли кустов далеко вверх по склону. Амантай встречает и убивает большую черную гадюку, которых тут водится множество. По валунам по руслу ручья скачут пищухи (сеноставки) – небольшие зверьки, похожие не то на кроликов, не то на сусликов. Пока мы заготавливаем дрова, семья мышей, живущая под корнями кедра, дружно грабит наши припасы. Под соседним корнем видна нора злых земляных ос, в данный момент занятых нашим сахаром. А на мокром песке у ручья замечаю свежий медвежий след – выходит, мало кто не воспользовался отлучкой пограничников, обычно оставляющих часть своего пропитания на месте.
Наутро переходим вброд Кара-Алаху и едем на юг. Вскоре ручьи собираются в новую речку – Чиндагатуй, текущую в Казахстан, к Бухтарме. До середины XIX века, когда эти места перешли России, здесь стоял китайский пограничный кордон, что хорошо помнят местные казахи.
– А что за название такое? – интересуюсь я у Амантая.
– Не знаю, но не казахское, «Гатуй» – это, наверное, от «Китай», а что такое «Чинда» – непонятно, – говорит Амантай.
Позднее в Москве я спросил об этом одного своего китайского друга. Он ответил, не раздумывая: «Чиндай», или «Циндай», – это не что иное, как время правления последней императорской династии Китая (знаменитая эпоха Цинь), один из правителей которой и передал долины Бухтармы, Чиндагатуя, плоскогорье Укок и другие районы Центрального Алтая России – по Чугучакскому договору 1864 г. Так что, получается, название реки, вдоль которой мы сейчас неторопливо едем, означает не что иное, как «Китай эпохи Цинь», переделанное местными казахами в «Чиндагатуй».
Посреди долины Чиндагатуя недалеко от Алахинского озера, прямо в высокой траве на берегу ручья, торчит огромный железный бочкообразный котел – остатки старой паровой электростанции. На нем я нашел табличку с надписью «ЛМЗ – 1937 г.» и заводским номером. А на противоположном от нас высоком правом берегу виднеются полтора десятка черных полуразвалившихся срубов. Здесь в годы войны добывали молибденовую руду, которую потом везли в Казахстан – на переработку. По одним сведениям, на руднике работали вольнонаемные. По другим – заключенные ГУЛАГа. Мы осмотрели лагерь – давящее, неприятное чувство. Помню, как в один из домов меня буквально не впустила крупная гадюка – она лежала сверху прямо на дверном косяке и пристально, не мигая, таращилась мне в глаза. Я сделал шаг вперед, она приподняла голову и напряженно замерла. Я вспомнил рассказ Асылбека об умершей этим летом от укуса гадюки джазаторской девушке и внутрь не пошел.
От лагеря вниз по течению была проложена проселочная дорога, которая и сейчас неплоха – для машин с высокой проходимостью. Но бревенчатые мостики над многочисленными ручьями почти все сгнили и разрушились. Едем медленно – припекает. Асылбек вглядывается в склоны гор в бинокль – ищет отдыхающих в тени деревьев лосей или оленей.
Проехав озеро Кызылтас, поворачиваем на юго-восток и начинаем долгий подъем по ручью Мукыр к перевалу Мукыр-Табаты (2590 м), за которым спрятан У кок, занимающий все наши мысли, подгоняющий наше нетерпение. День клонится к концу, мы оставляем за спиной последние редкие деревья (значит, высота – далеко за два километра) и уже подумываем о месте для ночлега. И тут мой невеселый коняга, до этого державшийся молодцом, делает ошибку. Прекрасно пройдя опасные курумники на подходах к Алахинскому озеру, одолев страшный спуск у слияния Кара-Алахи и Ак-Алахи, мой безымянный конь проваливается в болото на правом берегу ручья Мукыр. Скажу для его оправдания, что в этом опасном месте провалились три лошади из шести. Предотвратить опасность мы не могли – это была единственная тропа здесь. К тому же до нас по ней уже лет пять как никто не ходил, и мы не имели никакого представления об ее состоянии.
Болото было большое и неприятное. Лошади шли по нему, проваливаясь по колено и глубже. Метров за сто до сухого бугра, где мы планировали заночевать, мой коняга вдруг резко завалился на правый бок, глубоко вдавив мою правую ногу в ледяную зеленую воду и в грязные, поросшие травой кочки. Я с трудом вылез наверх, и конь рывками выдрал себя из черной бурлящей ямы. Дальше медленно и осторожно, вповоду, я вывел его на сухое место. За это время провалилось еще двое наших, в том числе и один из проводников – Амантай.
Слава богу, ни одна лошадь не провалилась полностью – всеми четырьмя ногами. В этом случае спасти животное очень сложно – надо попытаться просунуть веревки под ее брюхом, постараться положить на бок и вытянуть в сторону от ямы. Сделать это трудно и удается далеко не всегда. К счастью, у нас все обошлось. Так мы почувствовали опасность высокогорных болот, которые в изобилии встретились нам потом и на Укоке. Какой только не сделаешь крюк по перевалам, лишь бы обогнуть такое вот гиблое место! Больше всего меня поражал безобидный, даже беззаботный вид высокогорных болот – этакие зеленые лужайки с густым ковром маленьких ярко-желтых цветов. Ясно, что мы старались держаться от них подальше.
