Так мы едем не спеша часа три, минуем ту самую лесопилку, где накануне ожидали нас проводники, видим их свежее костровище, и забираемся еще выше. Наконец, отъехав подальше от Саратана, мы решаемся встать на отдых на небольшой лесной полянке близ речки, которая здесь, наверху, уже превратилась в крохотный ручей.
Вновь быстро вырастает наш маленький палаточный лагерь, разгорается костер, заправляется суп, заваривается чай. Скоро вечер и погода внезапно начинает быстро портиться. В июле, ни с того ни с сего, среди жаркого солнечного дня, небо быстро чернеет и из низких сизых туч принимается валить нам на головы плотный мокрый снег. Так часто бывает в горах: только утром купались и загорали в теплой речной протоке, а поднялись повыше – и попали в плотный снежный заряд, в настоящую зиму!
Зеленая трава за какие-то четверть часа покрывается толстым слоем снега. Он высыпается из туч серыми и белыми полосами, валится наискосок, скрывая от нас окружающий лес и делая его призрачным и мерцающим. Наши палатки в считаные минуты покрываются снизу доверху тяжелыми влажными перинами снега, он съезжает по мокрой ткани тентов вниз, шурша и обильно выделяя из себя ледяную воду. Вода стекает тонкими ручейками по отсыревшим зеленым стенкам. И внутри платок, и снаружи чертовски холодно и сыро. Мы греемся у костра, натягиваем на себя зимние вещи, наши пальцы красные и закоченели. Мы собираемся в одной тесной палатке и снова режемся в дурака, поглядывая наружу через раскрытые входы, за которыми не переставая валит густой снегопад. Потом, когда темнеет, мы устраиваемся на ночлег, свернувшись в спальниках, и засыпаем под шуршание снега на палатках, под ровный шум леса на ветру. Нам замечательно в наших сухих и теплых убежищах: нигде и никогда так покойно не спится, как в палатке, занесенной снегом! Снежная июльская ночь накрывает нас серым мягким пологом…
Холодным утром мы вылезаем наружу и удивленно разглядываем летние сугробы, сверкающие на солнце! Лес сплошь в снегу, как будто зима в самом разгаре, и от стволов по снегу тянутся длинные синие тени. Однако как только солнце выходит из-за горы повыше и оранжево освещает нашу полянку, воздух быстро теплеет и снег начинает таять. Пока мы завтракаем и собираемся в путь, снег все больше отступает в глубь леса, под ним обнажается изумрудная трава, отряхиваются от снега горные цветы. Трава и цветы как будто умылись родниковой водой и оттого стали еще свежее и ярче. Ночная снежная перина пошла им только на пользу. Горят в траве, испускают в горный воздух свои ароматы пробудившиеся разноцветные соцветия, и вот уже залетали-зажужжали вокруг них первые шмели и пчелы.
Когда мы трогаемся в путь, снег уже ретировался глубоко в лес, спрятался за стволы кедров, заполз в черные ямы, забился в корни кустов. Ярко светит в чистом голубом небе солнце, от вчерашней непогоды не осталось и следа, и мы весело едем по дороге все дальше наверх. За нашей спиной открываются широкие панорамы Улаганского нагорья, вдалеке на юге белеют снежные пики Курайского хребта, справа и слева от нас проплывает дочиста отмытый летним снегом лес.
Между тем поутру я обнаруживаю еще одно неприятное свойство своего рыжего мастодонта. Когда я вскакиваю в седло, он сразу начинает быстро двигаться, т. е. еще до того момента, как я достигаю правой ногой правого стремени и крепко усаживаюсь в седле. Вот буквально – как только я начинаю свое движение в седло, эта четвероногая детина резко трогается с места и широко и быстро вышагивает, не разбирая зачем и куда. Так он может запросто и об дерево меня ударить, и сбросить на землю, и сумины порвать.
– Чертова скотина! – ругаюсь я.
– Да это его так хозяин приучил! Он сам молодой, хозяин, то есть, любит, чтобы побыстрее вскочить и сразу поехать! – поясняет Тимур. В итоге я стараюсь всякий раз заскакивать в седло своего рыжего мерина побыстрее и ухватить при этом левой рукой узду покороче, чтобы держать лошадь под контролем, не давая ему бежать когда не надо…
На самой вершине затяжного подъема от Саратана, где дорога наконец выходит на широкое ровное плоскогорье, нашу дремоту нарушает новый неприятный инцидент. У Сергея, который едет справа от меня, внезапно съезжает вбок седло, сам он неожиданно для себя сваливается на дорогу, а его конь с перепугу вырывается и уносится галопом вперед. Под его брюхом болтается ослабнувшее и съехавшее седло, волочатся и хлопают по земле растрепанные сумины, опасно спутываются ремни.
Не успеваю я заметить это молниеносное происшествие справа от себя, не успеваю очнуться, как и мой пугливый Буцефал внезапно бросается вскачь. Он, как и конь Сергея, вдруг ополоумел от испуга, и мчится теперь огромными скачками прямо в небольшой лесок из низкорослых кедров, что растут по левую сторону от дороги. Черт бы побрал этих коней – до чего же они пугливы!
Я и рыжий Буцефал скачем истеричным галопом к леску, мне что-то громко кричат в спину, но мне сейчас не до того. Кедрач в леске молодой, низкий, деревья стоят тесно друг к дружке, их ветки растут ровно на такой высоте, чтобы под ними проскочил мой потерявший голову конь, и при этом на такой высоте, чтобы вышибить у меня, сидящего наверху, весь дух. Вот лесок уже совсем близко, он летит, мчится на меня, мне уже через мгновение точно не собрать костей. Стукнусь со всего маха об ветки, вылечу из седла и сильно расшибусь. А конь проскочит понизу, ему-то что! Делать нечего, надо срочно спасаться: и я валюсь вправо и вбок, высвободив до того ботинки из стремян, мягко соскальзываю с коня, и опять оказываюсь на спине, сильно ударившись о землю, и лежу, выпучив глаза, на траве. Буцефал, высоко подбрасывая задницу, скрывается в кедраче, после чего оттуда слышен только громкий треск ломающихся ветвей.
Марат и Тимур бросаются в новую погоню и вскоре приводят обратно потрепанных и перепсиховавших беглецов. Те стригут ушами и косят глазами – сильно, видать, напугались. Кони вообще до смерти боятся буквально всего на свете. Боятся любых шорохов, треска, ярких тканей, резких движений, белого камня или светлой тряпки у дороги, кривой ветки, отдельно растущего куста, оброненной бумажки, зонтиков, собак, машин, мотоциклов и мопедов, хлопков, щелчков, воды, снега, словом, любого мало-мальски значимого происшествия, звука или предмета. Эволюция обучила их быть пугливыми и осторожными. В этом и заключена основная сложность езды на лошадях. Едешь, едешь себе спокойно, клюешь носом, и вдруг – бац! – твой секунду назад меланхоличный коняга уже несется галопом, не разбирая дороги, а ты вцепился в седло, чтобы не вылететь с него и не разбиться. И вся эта суматоха всего-то из-за случайно пролетевшего перед его мордой безобидного чижика!
Приходится нам по новой закреплять седла и багаж на беглецах, проверять упряжь у всех остальных коней, прежде чем продолжить путь. Наконец, после всех хлопот и треволнений, мы выезжаем на широкую равнину, почти безлесую, холодную: высота здесь уже приличная, около двух километров.
– А куда вообще ведет эта старая дорога? – спрашиваю я Марата.
– Там пионерский лагерь был в советское время, – Марат показывает рукой вперед по нашему движению. – Вроде и сейчас туда детей возят летом.
Вот это да! – думаю про себя я. Пионерский лагерь, на такой-то высоте! Где снег валит в июле и где пальцы мерзнут даже на солнце! Бедные дети!
