Теперь наша Алина млеет от каякеров. Каякеры также не обделяют ее своим вниманием. Алина заливисто смеется их шуткам, восхищается их подвигами и весь вечер пуще прежнего крутит пальчиком золотые пряди. Что не мешает ей, впрочем, незаметно исчезнуть в теплой ночи с Костей-ковбоем и вернуться одной только к рассвету – с блуждающими глазами и нетвердой походкой, с блаженной улыбкой до ушей. Утром она не вполне понимает, что мы ей говорим, и только хихикает в ответ совершенно невпопад. По всему видно, что ботанические опыты Кости-ковбоя с сильными сортами местной дикой флоры вполне удались.
Бедный козленочек
После многих дней полной тишины и непотревоженного звездного неба наша ночевка на устье Чульчи проходит опять словно бы в печальной памяти о саратанском угаре. Кафе на турбазе работает всю ночь и всю ночь на нашей поляне не гаснет яркий свет. Свет пробивает тонкие стенки платок и не дает спать. К тому же до самого утра в наши уши долбит громкая музыка с грязным дребезжащим звуком и низкими басами. В кафе и около него всю ночь толкается какой-то пьяный народ. Это наша алтайская беда: везде, где только есть люди, всегда отчего-то производятся неуместные грохот, шум, гам, мусор, пьяные толкания, бардак. Как хорошо нам было в тайге, где не было никаких людей. И вот, что называется, мы вышли к людям.
Едва я с трудом засыпаю, злой, уже ближе к восходу солнца, надеясь урвать для отдыха хотя бы пару часов, как меня будит какой-то новый шум, к тому же очень странный. Со стороны реки слышится громкий не то плач, не то крик, не то истерическое блеяние. Словом, кто-то там истошно вопит, завывает тонким высоким голоском, то ли женским, то ли детским, то ли вообще нечеловеческим. Да что это еще за новая напасть? Вот же дьявол. Солнце уже привстало из-за гор, и я, невыспавшийся, раздраженный, громко чертыхаясь, вылезаю из палатки, после чего тащусь к реке посмотреть, что там еще стряслось. И обнаруживаю душераздирающее зрелище!
На мелководье Чулышмана по колено в студеной воде стоит наша Лена и зачем-то моет в реке маленького черного козленка. А тот при этом истошно вопит и крутится в Лениных руках. Козленок вертится волчком, сучит ножками, тщетно пытается вырваться. Лена крепко удерживает козленка на весу и раз за разом намыливает его кудрявую черную шерстку мылом и шампунем до густой пены на ней, всю от хвостика до шеи. Намылив козленка погуще, она окунает его по самую головку с маленькими розовыми рожками в холодную быструю воду. Причем макает козленка в ледяной Чулышман по нескольку раз подряд, чтобы смыть с него пену и шампунь, хорошенько прополоскать густую мокрую шерстку. Когда Лена намыливает козленка, держа его в воздухе в руках, тот вопит, жалобно блеет и вырывается. Когда же она окунает его в студеную воду, а потом вынимает наружу, козлячий визг становится громким и душераздирающим. Козленок поразительно громко визжит и вопит, как пожарная сирена, и его визг разносится далеко по реке. При этом воет черненький детеныш до крайности жалостливо, просто сердце обрывается, когда видишь и слышишь такое. Визг и шум козленок производит такой, что скоро к реке сбегается весь помятый и невыспавшийся народ с базы.
– Ты чего это творишь?! – возмущенно кричу я Лене с берега. Мне, как и всем сбежавшимся на берег, необычайно жалко козленка, и я не сомневаюсь, что Лена его сейчас застудит и он оттого заболеет и околеет. И главное, зачем, черт побери, она вообще его моет?! Все мы, что сгрудились на берегу, злимся на Лену и недоумеваем. Что она затеяла, что это за чудачество такое?
Но Лена только отмахивается от нас и продолжает намыливать и макать несчастного вспененного козленка в холодную воду Чулышмана. Тот между тем продолжает отчаянно вырываться и еще громче орать. Он увидел нас и определенно докрикивается теперь в нашу сторону, надеясь, что мы его вызволим. Он открыто молит нас о спасении. Все мы, однако, сбиты с толку и ничего не можем понять. Стоим на берегу и тупо смотрим, как Лена методично полощет черного мокрого зверька в прозрачной реке. К тому же нам неохота лезть в ледяную воду вслед за Леной.
Все мы, конечно, сразу признали этого козленка. Он живет на нашей турбазе и целыми днями слоняется по ней, приставая к туристам и выпрашивая у них лакомства: или капусты, или огурчика, или молочка, или еще чего вкусного. Как он тут вообще оказался, на этой базе, и где его мамаша-коза – никому не известно. Козленок прижился на базе, и все его, чем могут, подкармливают.
Ясное дело, что наши городские дамы с их самыми возвышенными чувствами, особенно Катя и Алина, немедленно же по нашем приезде на турбазу пришли от миленького козленочка в неописуемый восторг. Накануне они весь день напролет любовно тискали его, брали на ручки, обнимали, гладили, целовали нежно в макушечку и в розовые рожки, сажали к себе на коленки, заботливо кормили и поили свежим молочком. Козленок же оказался опытным попрошайкой, наглым, хитрым и привязчивым, опытным психологом. Он быстро сообразил, на какую счастливую и щедрую малину напал. И после всех этих бурных ласк и обильных угощений уже совсем не отходил от нашего лагеря ни на шаг, норовя, между прочим, еще и тайком залезть в наши припасы и пошуровать там. Весь день напролет, как щенок, он беспрестанно терся о наши ноги. Как рогатый чертенок с острыми копытцами крутился вокруг костра. Как мы, сообразив, в чем тут дело, ни отгоняли и ни отпихивали его, он все равно раз за разом упрямо лез к нам напролом и требовал от добрых хозяек все новых капусточек, морковочек, огурчиков, молочка, объятий и нежных поцелуев в макушечку и в рожки. Жалобно блеял и лез, блеял и лез. Словом, был упрям и привязчив, как всякий истинный козел…
И вот теперь этот жалкий попрошайка орет и визжит истошным голоском посреди реки, а Лена зачем-то раз за разом намыливает и полощет его в воде, как тюк грязного белья. Что тут за история такая? Загадка!
Наконец долгая пытка малыша ледяной водой заканчивается, и Лена, далеко вытянув вперед руки, выносит мокрого дрожащего от холода козлика на берег. Она ставит его на серую влажную гальку, и козленок принимается отряхиваться, рассыпая во все стороны сверкающие брызги. Теперь он уже не визжит как резаный, а только тихо постанывает и блеет, будто бы бессильно плачет после перенесенных им потрясений и мук. Лена его жестоко пытала, и теперь он понемногу отходит от пыток, дрожа и всплакивая. Его тонкие ножки трясутся, в глазках блестят слезы. Вот ведь мерзкая живодерка! – думаем все мы про Лену. Нашему возмущению нет предела!
Катя и Алина, наши нежные барышни, с розовыми и зелеными пальчиками, в белых шортиках и легких шлепках на изящных ножках, порывисто бросаются к невинной жертве этой нечеловеческой и жестокой утренней драмы. Их мягкие сердца полны одновременно возмущения и сострадания. Возмущения ужасной выходкой злой Лены и безграничного сострадания к милому козленочку. Кудрявый попрошайка немедленно опознал своих великодушных и щедрых покровительниц и потянулся к ним головой и розовыми рожками, изготовился упасть им в объятья. Он перестает даже отряхиваться и дрожать и стремится теперь к девушкам всем своим мокрым черным тельцем. И вот Алина первой хватает козленочка на руки, ласково прижимает его к груди, приготовляется чмокнуть его в мокрую макушечку, а после – в розовые рожки, как вдруг… Но что это? Что такое мы видим?! Наша Алина громко вопит что-то нечленораздельное и резко, даже довольно грубо, отбрасывает милого козленочка обратно на прибрежную гальку. Тот хлопается об землю, потом резво подскакивает и теперь стоит и обиженно сучит копытцами, а мы окончательно оторопели, совершенно сбитые с толку. Да что вообще сегодня творится?!
