Мы садимся на лошадей и едем к броду. Проезжаем солонец и тот камень, из-за которого на днях метким ночным выстрелом был добыт марал. На белых склонах солонцовой ямы коричнево-рыжая засохшая кровь – следы удачной охоты. Ближе к реке под деревом спрятана грустная оленья голова с большими шестиотростковыми рогами.
Переезжаем вброд Башкаус, здесь мелкий и широкий. На дне разноцветная галька. На левом берегу за бродом – широкая и ровная, с высокой травой поляна, сразу за которой начинается лес и крутой подъем в гору. Справа из ущелья вытекает и впадает в Башкаус маленькая речка Туюк-Салжак. Тропы на гору нет.
Впереди едет Цанат, он, как обычно, выбирает путь. Сразу от поляны начинается крутой затяжной подъем. Дикий лес, камни, покрытые мхом. Из-под копыт выпрыгивает и мчится по склону серый заяц. Лес завален упавшими деревьями, мы петляем, объезжая завалы. Подъем становится все круче. Хорошо, что едем налегке, без груза, – коням тяжело. Они спотыкаются и тяжело дышат.
Посреди огромной горы упираемся в совсем непроходимые дебри. Цанат резко сворачивает вправо, мы сваливаемся по крутому склону в русло реки, заваленное огромными каменными глыбами. Русло так же круто, как и лес, уходит вверх. Мы пытаемся проехать между камней, потом берегом, заросшим густыми кустами поверх валунов. С трудом делаем по речке не больше ста метров и вновь уходим налево на крутой лесной склон.
Наконец, через час после начала подъема, лес редеет, подъем выполаживается, и мы выезжаем в широкую долину, в конце которой вдали стоят острые снежные пики вершин Туры и Салжаков.
Поднявшись долиной еще выше, уходим вправо, и с трудом карабкаемся по крутому склону левого берега Туюк-Салжака. Здесь вершины достигают 2800–2900 м. Лес растет только кедровый, много каменных осыпей, поросших колючками.
На высоте 2180 м мы останавливаемся – дальше идут такие кручи и курумы, что лошадям не проехать. Привязываем их к низким кедрам и дальше карабкаемся пешком. Местами ползем на коленях и на животе, местами срываемся и сползаем вниз – так круто. Таким образом поднимаемся еще выше, до 2315 м, на острый скальный гребень. Отсюда видны ущелья обоих Салжаков по бокам и далеко внизу – вся долина Башкауса, теперь мы выше нашего лагеря почти на 700 м. На вершине Черного Салжака идет густой снег, крутится черная туча.
Мы, трое горожан, уже выбились из сил, наши руки побиты камнями и изрезаны колючками. Мы передвигаемся вдвое медленнее Жени и Цаната, которые ловко бегут по каменистым склонам что вниз, что вверх. Видя это, проводники оставляют нас ожидать на гребне, а сами быстро уходят по гребню вниз, в направлении того места, где пастухи накануне видели огонь.
На гребне дует сильный ветер, за камнями с подветренной стороны цепляются за камни карликовые кедры. Мы ложимся за большой камень на мягкую подушку из желтой опавшей хвои и по очереди хлебаем теплый чай из крышки термоса. Все стихает, по небу быстро бегут облака. Я грызу кисло-сладкую белую и терпкую молочную мякоть незрелой кедровой шишки. Вдаль уходит панорама гор. На восточном горизонте синий цирк над Каракемом, туда мы приедем через несколько дней.
Нам не по себе. Мы думаем о пропавших дельтапланеристах. Даже днем здесь холодно и ветрено, то и дело принимается дождь со снегом. Что уж говорить про холодные ночи! Как может выдержать и выжить здесь потерявшийся человек без воды, тепла и еды, тем более если у него сломана нога или, еще хуже, позвоночник, если переломаны рука и ребра? Если он не может даже двигаться? Если не может позвонить, позвать на помощь? Ведь связи здесь нет никакой.
Долгие минуты тревожного ожидания. Над камнями шумит ветер, дрожат верхушки кедров, мы оцепенели в полудреме. Через час возвращаются усталые Женя и Цанат.
Они обежали почти всю гору и нашли место, где вчера горело. Человека там не было, гора загорелась от удара молнии. Молния попала в кедр, он загорелся, от него загорелась трава, от нее – соседние кусты. Выгорел круг на склоне – метров 50 в диаметре. Потом пошел дождь или снег, и пожар унялся.
Нас одолевают одновременно чувства облегчения и тревоги. В глубине души мы рады, что не нашли тело, изуродованное падением о скалы, что не стали свидетелями трагедии или драмы, что нам не пришлось заворачивать в зеленый тент и спускать вниз холодный обезображенный труп. Или, в лучшем случае, искалеченного, поломанного, с сильным переохлаждением, человека.
Одновременно нас мучит мысль, что, возможно, где-то на скалистом склоне, или в буреломе тайги, или в холодном болоте, или в скальной расщелине лежит и надеется сейчас на спасение беспомощный человек. Но как его найти?
По возвращении из похода мы узнали, что одного из этих двоих нашли мертвым, а другого так и не нашли.
Змеи
После неудачных поисков дельтапланериста мы едем от Чертовой стоянки дальше вверх по Башкаусу, все тем же правым берегом. Через полчаса встречается последняя жилая стоянка (по-местному она называется Каменный брод) близ устья реки Кумурла. За ней деревянный мост через устье Кумурлы. Дорога вверх Башкаусом несложная, в основном лесом, но порой мы проезжаем широкие красивые поляны и крутые высокие косогоры с богатым травяным покровом. Здесь прекрасные пастбища, когда-то полные скота, но в наши дни пустующие – слишком далеко от деревни. По дороге встретили заброшенный просторный аил, с наполовину незакрытой крышей из коры лиственницы. Развели небольшой костер внутри аила, пили чай на коротком привале, грелись у огня.
Почему мы решили подниматься к Богояшу по Калбакае, а не по Кумурле, хотя по ней короче? Из-за змей!
Нас отговорил Цанат:
– Долина у Кумурлы голая, лес растет далеко вверху от реки. Внизу болото, кочки. Комарье, мошка. И везде змеи!
Цаната даже передергивает, сильно не любит Цанат эту Кумурлу с ее змеевниками.
– Был у меня случай там, – продолжает он. – Встал я на Кумурле, ушел на рыбалку. А рыбы там много! Прихожу в лагерь уже в темноте, развожу костер. Беру котелок за водой сходить, а в нем гадюка спряталась. Свернулась на дне, черная, влажная, блестит, лежит такая – спиралью.
Нас передергивает от отвращения.
– Куда там не идешь – везде они ползают! – Цанат и сейчас смотрит себе под ноги.
– А почему их так много там? – не понимаю я.
– А кто их знает? – пожимает плечами Цанат. – Болото там, может, поэтому? – предполагает он.
В итоге мы оказываемся не на Кумурле, а в устье Калбакаи, что выше по течению, в следующем ущелье. Здесь тоже очень красивое место.
Встаем лагерем на левом берегу Калбакаи в полукилометре от Башкауса. Костер и склад припасов устраиваем под двумя высокими лиственницами, натянув между ними веревку и повесив на нее зеленый широкий тент.
Вниз уходит огромная, золотистого цвета, нетронутая скотом поляна с высокой густой травой.
Напротив, за Башкаусом, огромное ущелье Токпок, с отвесными стенами километровой высоты, на вершинах этих стен травянистое плоскогорье, на котором проводники высматривают в бинокли маралов и козерогов. Гуляют над вершинами облака, быстро бегут по горам широкие солнечные пятна. Токпок по-алтайски – кувалда, и никто не знает, почему именно так назвали эту таежную речку, левый приток Башкауса.
