Но нет! Висячий козел вовсе не остался для чибитцев в горькой безвестности. Оказывается, не только мне была интересна его извилистая судьба, но и самим многоопытным остроглазым алтайцам.
С того самого злополучного дня, когда по козлу палил немец и когда убитый, падая вниз, зацепился за скалу, чибитцы всякий раз, когда оказывались по своим делам близ отвесной козлиной скалы, обязательно ехали туда взглянуть, что там с ним, со знаменитым теперь на весь Чибит баварским «незадачником». И всякий раз, к немалому своему удивлению, находили его на прежнем месте с тем же острым рогом, зацепившимся за тот же скальный карниз, с тем же шерстистым пузом и прижатыми к туловищу копытами, с той же торчащей бородой и с все тем же перекошенным ртом. Только вот черные глаза на поникшей голове кто-то выклевал, оставив на их месте пустые темные дырки. При каждом посещении чибитцами козел все так же качался на ветру, обтирая многотерпеливую спину о камень, и все так же пялился вниз, пусть и пустыми теперь глазницами.
Прошла осень охоты, миновала первая долгая зима, козла запорошило снегом и заледенило морозами. После наступила весна, козел оттаял, но не сгнил, болтаясь у сухой скалы на свежем ветру и на жарком горном солнце. Даже наоборот – он за первое свое лето сильно высох и постепенно совершенно завялился. Острому рогу стало еще легче держать высохшую тушку, и качаться козел на ветру стал еще веселее и размашистее.
Артем и другие чибитские мужики давно оставили затею добраться до козла и забрать наконец этот исторический трофей. Они отчасти даже зауважали этого упрямого козла, который вот так неприступно и намертво зацепился, а после также добровольно усох и завялился, неуступчиво сохранив при этом полную свою независимость и свободу, избежав насильственной отсылки в далекую альпийскую чужбину, на стену чужого баварского шале, где он висел бы со стеклянными зенками, с подкрашенной импортной краской шерстью, с выправленной симметричной челюстью, столь несвойственной его гордому сибирскому характеру.
Больше того, молодой учитель истории Андрей, приехавший недавно в чибитскую школу из города, выдвинул смелую научную гипотезу относительно висячего завяленного козла, весьма популярную среди местных ребятишек и нашедшую при этом немало сторонников среди взрослых чибитцев и даже среди кое-кого в Акташе. Да и сам Артем в душе отчасти разделяет гипотезу молодого учителя, хотя, конечно, никогда в этом не признается.
Научная гипотеза молодого чибитского историка такова. А именно, что знаменитый висячий козел, принявший столь мученическую смерть в шавлинских скалах, этот героический зверь, добровольно и умело зацепившийся в совершенно неприступном для людей и для зверей месте, а после столь же добровольно высохший и завялившийся, сам себя тем самым мумифицировал, музее-фицировал и увековечил, как некогда делали в Древнем Египте великие фараоны. К примеру, всемирно прославленный Тутан-хамон со своей вселенски прославленной гробницей. И что теперь все окрестные козероги, несомненно, поклоняются его великой мумии и почитают ее, мумию козла-фараона, которая так величественно и победоносно зацепилась, после завялилась и протирает теперь из года в год свою спину о скалу, медитативно раскачиваясь на пахнущем полынью ветру.
Учитель Андрей авторитетно утверждает также, что, вероятно, слагают теперь местные (и не только местные) козероги легенды о великом подвиге висячего козла. Что празднуют они теперь каждый сентябрь великий праздник козлиного зацепляния, в пору которого почтительно приносят в зубах к подножию козлиной скалы ветки со спелым шиповником и зеленые кедровые лапы. Что знаменитый козел-баварец стал теперь культовой фигурой среди всех местных (и не только) козерогов. Что чтится он ими не только как бесспорный герой, но и как признанный всеми козлами святой козел, как бесспорно величайшая среди них фигура, и т. д., и т. п., – много еще чего интересного пояснял и развивал перед изумленными чибитцами молодой учитель истории с университетским образованием и глубокими знаниями об истинной природе культов и скрытых законов поклонения героическим подвигам великих людей (и не только).
Не знаю, был ли зацепившийся козел и вправду местным козлиным фараоном-мумией или же просто несчастной жертвой несчастных обстоятельств неудачной охоты. И были ли там под скалой на самом деле стащенные отовсюду другими козлами ветки шиповника и кедровые лапы. Не знает этого наверняка и Артем, счастливо обманувший с подельниками наивного усатого германца с помощью подлога и удачно отысканной рогатой башки козла-двойника. Но решительно советую всем вам одно: если доведется вдруг оказаться на Нижней Шавле, у той памятной скалы, непременно не забудьте взглянуть вверх на качающуюся иссохшую тушку рогатого козла, чьи пустые глазницы все так же решительно и неотступно смотрят вниз на шумную и родную изумрудную Шавлу, окруженную высокими свежими березами. На Шавлу, убегающую вправо широкой долиной к Аргуту и дальше, дальше через Катунь, а после через Обь – дальше, дальше, к самому Великому Северному океану.
Мертвый конь (История одного злополучного губернаторского подарка)
Губернатор (точнее, президент, как записано в его удостоверении из дорогой красной кожи) далекой сибирской горной республики проснулся поздним утром с большого бодуна. Голова трещала, во рту было сухо, язык и десны пахли стухшим лососем. Звали губернатора Александр Михайлович Бортников, и у него сегодня был полувековой юбилей. Бортников и без того страдал регулярными и долгими запоями, но этот славный юбилей доконал даже его привычный к долгим запоям организм.
Все углы большого несуразного президентского дома, из дорогого кемеровского красного кирпича, с тремя башенками, крытыми зеленой металлочерепицей, с нелепым чугунным балконом с видом на быструю реку, были загромождены подарками к юбилею. Это не считая тех многочисленных презентов, что были свалены большой кучей в гараже. Кругом по комнатам дома блестели свертки, громоздились коробки с алкоголем. А прямо у кровати маячила на полу сильно початая пятилитровая бутыль двенадцатилетнего «Блэк Лэйбла» на качалке из железных прутьев, чтобы проще было бутылку наклонять и разливать. Бортников вздохнул. Вздох отдался острой болью внутри черепа.
Одних только сабель генералу (до президентства Бортников всю жизнь служил в милиции) подарили четыре. Все в богатых ножнах, все с узорами, все с юбилейными надписями. Со всех сабель, ясное дело, пришлось пить, ставя на них полные рюмки с водкой. «Любо!» Тяжелый вздох. Придется теперь куда-то присобачивать все эти сабли, вместе с тремя саблями и японским мечом, оставшимися от прошлого юбилея в гостевой комнате в генеральской бане.
– Нашли кавалериста! – мрачно посмотрел на свой огромный живот губернатор.
Голова трещала, стухший лосось не отлипал от зубов. Большой министр из Москвы прислал наградное оружие, пистолет. Президент дал орден. Обмыли его в узком кругу, само собой. Зря мы тогда мешали водку, виски и зеленый абсент, тускло подумал генерал. На дворе монотонно лаяла собака, по горам за окном плыли мокрые туманы.
Чиновный и бизнесовый народ с подарками пер с утра до вечера. Тащили преимущественно всякую золоченую дрянь. Много было картин «холст-масло»: болотно-синие озера, зеленые горы, белые березки, все в блестящих пышных рамах. Нипочем нельзя было отличить одного художника от другого, да и рамы все были одинаково помпезные и собирающие при этом много пыли. Был еще с десяток кухонных сервизов в огромных коробках, с розами, голубками и целующимися парами в париках – из гламурного XVIII в. Имелся даже один настоящий майсенский сервиз (а может статься, что и поддельный – кто его разберет). Само собой, навезли много дорогого спиртного в красивых коробках: коньяки, виски, даже кальвадосы и арманьяки. Ну это, положим, неплохо, подумал генерал. Захотелось опохмелиться с утра, но он сдержался.
