– Да ты сам как баран – я же сказал вам – след в след за мной ехать, а ты куда в сторону съехал! – еще злее ругается на Игоря Ефимыч.
Мы выехали на берег и тут же устроили большой костер. Выдали Игорю, у кого какие были, теплые вещи, чтобы он переоделся в сухое. Отдали в его распоряжение избушку с печкой для ночлега. В домике затопили железную печку, и Игорь развесил сушиться вдоль стен мокрую одежду. К сожалению, купание в реке намочило немало и чужих вещей, ехавших в попавших под воду суминах.
Как только Игорь переоделся и пришел к костру греться, мы налили ему полный стакан водки, чтобы он выпил и не заболел. Потом и второй стакан. Игорь выпил всю водку, раскраснелся, согрелся, его обида на Ефимыча прошла. Теперь он смеялся над своим глупым купанием и рассказывал нам впечатления от неприятного происшествия:
– Еду я спокойно, дремлю в седле и вдруг вижу – я уже по шею в ледяной воде! Я гляжу с недоумением на своего коня, а он обернулся ко мне из воды и так же изумленно смотрит на меня: «Где это мы, хозяин?! Что за хрень с нами приключилась?!»
Мы смеемся над Игорем, Ефимыч ворчит, но уже беззлобно. Главное, что все обошлось. С тех пор мы твердо запомнили железное правило бродов: всегда идти след в след за проводником и друг за другом. И не отклоняться в сторону ни на метр…
Выбравшись благополучно на правый берег Карагема, мы делаем короткую остановку, проверяем и подтягиваем покрепче подпруги и начинаем подъем по тропе к далекому перевалу. И здесь в этом нашем безмятежном движении, в нашей медленной лени, в нашей тихой алтайской пасторали звенит первый тревожный звонок. Не успели мы начать свой первый серьезный подъем в направлении Юнгура, как эта загадочная река, от которой нас все еще отделяет огромный хребет, послала нам отчетливый предупреждающий сигнал.
Подъем от Карагема в сторону Юнгура начинается прямо от зимней стоянки, сразу же очень круто по сухому сыпучему склону с чахлой выжженной травкой. Лошади идут здесь рывками вверх, на пределе своих сил, тем более что на них пока что навешен максимальный груз: все продукты и прочее походное барахло. На третьем же шаге вверх у моего коня с треском разрывается под животом средняя, основная подпруга. Мне приходится осторожно спешиваться, едва удерживаясь на крутом склоне. Кошон качает головой – ремонт подпруги потребует времени, всем придется здесь задержаться, упряжь потребуется расседлывать, шить, ремонтировать. Но времени нет, надо двигаться дальше, и в результате я иду пешком.
Теперь горячий сухой склон маячит у меня перед самым носом. Под протектором ботинок скрипит и осыпается горячая глина и песок. Мои друзья едут впереди и выше меня, я же изо всех сил стараюсь не отстать от них. Крутому склону не видно конца, я задыхаюсь и выбиваюсь из сил. Сзади на веревке тащится мой конь, он тоже тяжело дышит и с его боков рекой льется пот.
Первые 200 м по вертикали тропы нет вообще и мы взбираемся зигзагами по дикому пустынному склону. Карагем остается внизу. Слева от нашего косогора виднеется узкое ущелье ручья Ашра-Чибит, ручей здесь не течет, а падает водопадом, настолько круты горные стены.
Выше появляется узкая, давно никем не езженная конная тропа, которая уходит вправо на восток по Карагему, теряясь там в дальнем лесу. Мы выбираемся на тропу и едем по ней влево и вверх, где выше виднеется глубокое ущелье Ашра-Чибита. Мне хочется спросить насчет этой тропы, но мне не до этого – я силюсь не отстать от едущей впереди группы, которая старается двигаться помедленнее, то и дело сочувственно оборачиваясь в мою сторону.
По тропе идти легче, чем по дикому крутому склону, но подъем все так же тяжел и затянут. Я из последних сил тащусь позади группы уже совершенно машинально, мои ноги онемели. Сзади висит на веревке и так же механически переставляет ноги мой измученный конь. В горах разгар дня, самое пекло, глаза заливает пот, тропа пылит, вниз из-под ботинок катятся камни. Конца этому не видно. Мы медленно карабкаемся все выше, ущелье речки приближается, и мы постепенно втягиваемся в него.
Через час тяжелого подъема начинается лес, появляется зеленая трава – мы приблизились к холодной речке, и на нас дохнуло прохладой. Я совершенно выбился из сил, едва держусь на ногах, наши лошади тоже тяжело дышат и беспрестанно спотыкаются. Мне уже кажется, что этот чертов подъем никогда не кончится или кончится тем, что я упаду и буду лежать без движения прямо поперек тропы, а рядом завалится мой конь. В глазах давно темно, я уже не разбираю, где иду. Вижу только метр тропы под ногами, чувствую только мокрую от пота веревку в сжатом правом кулаке.
Наконец мы где-то останавливаемся. У меня нет даже сил снять с коня поклажу. Я буквально падаю, точнее, сажусь, привалившись спиной к стволу лиственницы, в тени на берегу ручья, рядом со старым костровищем. И тупо сижу, пытаясь прийти в себя. В моих глазах плавают темные тени.
– А ведь ты совсем зеленый! – говорит Сергей.
– Тут коньяк нужен! – знаючи, говорит Кошон, взглянув на мое бледно-зеленое лицо.
Сергей не медля достает из кармана куртки фляжку с коньяком и наливает мне полную рюмку, до краев. Я залпом выпиваю, потом вторую. И вскоре и вправду начинаю понемногу отходить. Темные тени в глазах растворяются, щеки розовеют, сердце успокаивается. Я смотрю на высотомер в своих часах и понимаю, что забежал на своих двоих за два часа на 600 м вверх. Позеленеешь тут.
Лошади уже расседланы и разошлись по поляне пастись, палатки поставлены, в котелке варится суп. Мы разбираемся с этим местом. Кошон ведет свой рассказ.
Оказывается, джазаторцы называют это место старый рудник. Здесь действительно в годы войны работал небольшой полукустарный рудник, как и во многих других местах Алтая. Фронту нужна была хорошая сталь, и в Алтайских горах добывали для этого молибден и вольфрам. Добывали самым простым способом – кирками и лопатами, копая штольни в горных склонах, взрывая динамитом горную породу. Где-то использовали заключенных ГУЛАГа, а где-то, как здесь, вольнонаемных.
– А как же они доставляли руду отсюда? Дорог ведь нет! – изумляемся мы.
– Да вот по этой самой тропе руду и возили! В суминах, на лошадях. Грузили на коней и ехали вверх по Карагему, там переваливали на Бельтир и дальше – на дорогу в сторону Чуйского тракта. Там перегружали руду на машины и везли на фабрику.
– На конях? Руду? Сколько же дней на это уходило?! – поражаемся мы.
– Ну вот так… Ехали три дня до тракта, потом сразу назад… И так все время… А рабочие прямо здесь жили – в палатках… Надо так было, значит!
Мы молчим. Представляем себе зиму, мороз, метель, обледенелую тропу, глубокую пропасть под ней. По узкой тропе тянется караван тяжело груженных рудой лошадей. Их ведут в поводу бедно одетые, изможденные, с обмороженными руками и лицами люди. Среди них много женщин. В морозном воздухе за их спиной звенят кирки и лопаты, ломается и трещит твердая горная порода. День зимой короткий, темнеет рано, и караван уходит все дальше в мерзлую, быстро чернеющую тьму.
Сейчас ничто уже не напоминает о старом руднике. Вокруг нас небольшой лесок, единственный на всем длинном подъеме от Карагема до перевала Ашра-Чибит. Лес горелый, в нем перемешаны черные стволы, давно без ветвей, с молодыми деревцами – значит, пожар был лет двадцать назад. Только в этом леске есть место для ночевки, от начала подъема до перевала, – небольшие поляны, немного травы для коней. Ниже и выше старого рудника одни только крутые склоны, осыпи, болота. Встать больше негде. Здесь мы и заночевали.
