После обеда наши проводники таинственно исчезли, часа на три. Мы вообще-то думали, что они завалились спать к себе в палатку. И вдруг они оба вернулись откуда-то сверху, таща в руках косматую половину туши горного козла. Оказалось, они пешком поднялись вдвоем к перевалу, прихватив с собой карабин, и подстрелили там козерога. Разделали его на месте, ободрали шкуру, взяли с собой половину туши, а другую половину вместе с рогатой головой спрятали там же, привалив камнем, чтобы не добрался до добычи волк или медведь.
Петр и Кошон вернулись грязные и мокрые от усталости. Тут же порезали свежую, еще кровоточащую козлиную печенку на куски, насадили ее на прутья и принялись жарить на горячих углях костра. Снаружи печенка покрылась румяной коркой, даже обуглилась, внутри же сочилась кровью. Мы ели ее, сидя у костра, посолив и поперчив, ели жадно, обжигаясь. Вкус у жареной печенки был острый, характерный для дикого мяса. Попробовали еще порезать на куски козлиное мясо и так же его зажарить, но ничего из этого не вышло. Козел был очень старый, мясо у него было жесткое, как автомобильная шина. Оно жарилось, твердело, обугливалось, но совершенно не поддавалось жеванию.
– Варить будем! – невозмутимо резюмировал Кошон.
И с этим все отправились по палаткам спать.
День третий: мокрый косогор над ЧиОитом
Вчерашний тяжкий подъем по жаре от Карагема к старому руднику похоронил весь наш ленивый идиллический настрой. Дело оборачивалось серьезным напряженным походом. Моя лопнувшая подпруга была заменена новой и крепкой.
Кошон из Джезатора (фото В. Рыжкова, 2009 г.)
Лошади уже не лоснились и стояли с утра хмуро, как будто бы даже слегка похудев. Козлиная печенка также прибавила походу серьезности – некоторые из нас всю ночь пробегали в кусты с сильным поносом. Дичь нередко производит такой эффект на непривычные городские желудки. Теперь пострадавшие мрачно пили чай без сахара, попросив заварить его «покрепче», и совсем ничего не ели.
В этот день нам предстояло преодолеть перевал через Северо-Чуйский хребет в сторону Юнгура. Ночевали мы на высоте 1960 м, прямо перед нами к югу маячили красивые снежные вершины Южно-Чуйского хребта. Но насколько высок сегодняшний перевал, какая туда ведет дорога, сколько нам до него ехать? Этого мы не знали, а от Петра и Кошона добиться чего-то внятного было невозможно.
– Туда! А потом вон туда! – неопределенно махали руками куда-то наверх они оба.
Так, в неведении, мы и выдвинулись.
Залили водой костер, уселись каждый на своего коня, перебрели тут же у поляны ручей и стали карабкаться круто вверх лесистым и заболоченным склоном, повсюду заваленным буреломом. Здесь уже не было никакой тропы. Ручей ушел вправо и вверх, там наверху над ущельем виднелся ледник. Лес быстро закончился, и началась влажная чавкающая под копытами коней зеленая болотина. Подъем был очень крутой, еще круче, чем вчера. Кони шли тяжело, наклоняя головы к склону и держа весь свой и наш вес на напряженных задних ногах. Они спотыкались, мы вели их широкими зигзагами, чтобы «съесть» крутизну склона.
Так тяжело карабкались час. Ущелье сузилось, по его краям встали серые отвесные скалы. Наконец дорога стала понемногу выполаживаться, мы то и дело поднимались на сухие каменистые бугры, на которых вдруг проступала наружу тропа, очень старая и, похоже, давно не видавшая людей и коней.
Стало заметно холоднее, состав растительности тоже поменялся. Здесь только недавно сошел снег и всюду цвели подснежники, уже три месяца как отцветшие внизу у Карагема. Зеленые поляны были покрыты нежно-розовыми, фиолетовыми, желтыми цветами, а по берегам ручья горели ковры оранжевых жарков.
– Бот тут мы вчерашнего козла припрятали, – прерывает мои наблюдения и показывает на большой камень слева от тропы Кошон. Он спрыгивает с коня, отваливает большой камень, под которым лежит завернутое в пленку мясо. Тут же торчат большие закрученные назад рога над грустными козлиными глазами. Кошон запихивает мясо в сумину, прячет голову обратно под камень, и мы продолжаем подъем.
Вокруг нас встают огромные горы. И слева, и справа над нашими головами торчат покрытые снегом острые пики, а в лицо нам дует холодный леденистый ветерок. Нам зябко, на вершинах тревожно завывает ветер. Наконец мы видим впереди седло перевала. Между двумя острыми пиками лежит узкая седловина серого цвета. К седловине ведет крутая, тоже серого цвета осыпь, состоящая из мелкого острого и плоского камня. Проехав последнюю перед осыпью каменистую полку, мы спешиваемся – подъем отсюда на вершину перевала возможен только пешком с лошадьми в поводу.
Первым идет Петр, потом все мы, а замыкает колонну Кошон.
Все же недавно здесь кто-то проезжал на коне. Один. По осыпи виден молниеобразный зигзаг – следы его подъема. Человек, и в поводу у него – конь. Неделю, а может, две тому назад кто-то был здесь.
– Кто это был?
– Наверно, охотник! – пожимает плечами Кошон. – Наши сюда ездят иногда поохотиться. Но редко.
«Почему это иногда?» – думаю я про себя, пока мои ботинки тонут в серой осыпи, стекающей вниз при каждом шаге. Но ничего путного в голову не приходит.
Склон серый и живой. Курум под ногами дышит, хрустит, сыплется и сдвигается вниз. Ноги и копыта вязнут и проваливаются в нем. Круто идем слева направо и справа налево, карабкаясь все выше. Идти тяжело, дышать тяжело, лошадь тащить за собой тяжело. Чувствуется большая высота, быстро наступает сильная усталость, кружится голова, немеют ноги.
Весь сыпучий подъем к седлу – это метров сто вверх, мы цепочкой заходим на вершину перевала минут за двадцать и встаем на седловине передохнуть и осмотреться.
Никогда раньше я не видел подобного перевала. Называется он Ашра-Чибит. Отсюда стекают две речки: одна на юг в сторону Карагема, откуда мы поднялись, и вторая – в Юнгур, на север. Обе речки называют Чибит. Чибит происходит от алтайского чибит – красная охра, по цвету камней. А Ашра – от алтайского ажур – перевал, переваливать. Ашра-Чибит – стало быть, перевал цвета красной охры. Чибитов на Алтае много: есть на Чуе такое село, есть и другие речки с таким названием.
Так почему же подобного перевала я еще не встречал? Чем он не похож на другие алтайские перевалы? А вот чем. Ашра-Чибит очень крут – отвесные осыпи в обе стороны. Еще он очень узок – площадка на вершине седловины крохотная, мы и наши восемь коней едва на ней помещаемся, сгрудившись на сером пятачке, сквозь камни которого пробиваются жидкая крохотная травка и микроскопические фиолетовые цветочки.
Шаг вперед и шаг назад – и начинается сыпучий обрыв. По бокам у седловины крутые подъемы на боковые вершины. Люди, как видно, бывают здесь редко, может, даже не каждый год – это ясно по отсутствию здесь ритуальной пирамиды из камней – обо. Такие пирамиды собирают туристы и местные жители на перевалах, где проходит много людей. Здесь же никаких следов присутствия людей нет. Дикий тесный перевал, над которым завывает холодный ветер и летят низкие черные тучи.
