– Почему же здесь никто не ездит и не ходит? – снова спрашиваю я себя и снова ничего не приходит мне в голову.
Высотомер показывает 2750 м. Это означает что Ашра-Чи-бит – один из самых высоких перевалов Алтая. Мы поднялись на острый гребень Северо-Чуйского хребта, высота которого в районе Актру (на востоке от нас) превышает четыре километра. Мы находимся в самой западной части хребта, ровно посредине между реками Аргут и Юнгур. Северо-Чуйский хребет на конях непроходим, и Ашра-Чибит – единственный конный перевал на всем его протяжении от Актру до среднего Аргута. На Юнгур от Аргута, т. е. с юга, можно проехать только по этой дороге. Вершины к западу и к востоку от седла перевала превышают три километра, на них лежат вечные снега и льды.
С такой головокружительной высоты многое видно. Позади на юге, откуда мы только что поднялись, стоит белоснежная и увенчанная острыми пиками стена Южно-Чуйского хребта, во главе с треугольной вершиной Иикту. Совсем далеко, на самом горизонте, белой точкой парит в бледном голубом небе гора Табын-Богдо-Ола, замыкающая с юга плато У кок. На севере мы видим уходящую далеко вниз долину Чибита и за ней глубоко внизу всю темную от хвойного леса долину Юнгура, нашу цель. За Юнгуром вздымаются синими кулисами северные отроги Катунских Альп, отделяющие Юнгур от Шавлы – другого крупного правого притока Аргута. Слева и справа от нас черные, мрачные, влажные от дождей и тающих снегов кручи, увенчанные шапками ледников. Внизу, на северной осыпи перевала, тоже лежит огромный язык снега, следы неизвестного одинокого охотника проходят прямо по нему. Со всех сторон собираются по склонам ручьи, наполняющие небольшое озеро у подошвы перевала с севера. По берегам озера лежит черный влажный снег. Из озера выбегает маленькая речка Чибит, петляя по болотистой равнине.
Однако нам пора спускаться. Сильный ветер дует не переставая, и мы дрожим от холода. Кони сбились в кучу и греют друг друга теплыми боками. Мы берем в руки веревки и начинаем спуск на северную сторону перевала. Ведем лошадей в поводу, как и на подъеме.
– Идите осторожно! – говорит нам Кошон.
– А что такое?
– Может осыпь поехать. Камни! Тут было дело, как-то раз одна семья пастухов вся погибла.
– ?!
– Спускались, шли близко друг к другу, начало сыпаться, всех завалило… Так что держите дистанцию и смотрите внимательно, что и как.
«Так вот почему они сюда иногда ездят», – соображаю я про себя. «Целую семью завалило здесь – вот так дела!»
Спуск оказывается еще круче, чем подъем. Лошади садятся на зады, упираются передними ногами, мы сползаем вниз почти лежа на спине. Ниже, уже на покатой подошве перевала, начинается мокрый рыхлый снег, мы идем по нему, проваливаясь по колено, а кони скользят и пугаются. Держим дистанцию, далеко растянувшись по сыпучему склону. Наконец все выходим к озеру и садимся на лошадей.
Дальше медленно огибаем озеро и едем вдоль речки, здесь еще слабой и теряющейся в болотной траве. Долина расширяется и покато уходит вниз, вся она – холодное грязно-зеленое болото. Кони то и дело проваливаются в болото примерно по колено, испуганно выдергивают ноги из черных водянистых дыр и тут же проваливаются вновь. Так едем почти час, движемся мучительно и медленно по длинному болоту, которое по-другому ни объехать, ни обойти. Впереди уже виднеются первые кусты карликовой березы, а еще недалеко за ними – первые чахлые деревца.
И тут из деревьев впереди выскакивает крупный марал и начинает улепетывать от нас вниз по долине. Его белый зад подпрыгивает, а из-под копыт летит грязь. Видно, что он поражен не меньше нашего – всякое готов был здесь увидеть, но только не людей. «Да что же это за место?» – думаю я.
Болото заканчивается и начинается лес. Река набирается воды и обретает берега. Слева нас прижимает рыжая скала, и мы едем, поднимая брызги, прямо по реке, по ее твердому каменистому дну. Тропа по берегам то появляется, то теряется вновь. Никаких больше человеческих следов, все вокруг чисто и дико. Так едем лесом вдоль речки в полной тишине. Уже на перевале погода начала портиться. Налетели черные тучи, завыл ветер, принялись падать первые холодные капли вперемешку со снежной крупой. Здесь внизу с неба вовсе полил проливной дождь, буквально стеной. Вмиг потемнело, стало очень холодно. Мы сидим в мокрых седлах, натянув на головы капюшоны плащей и курток и напялив непромокаемые штаны поверх джинсов. По нам на седла и на бока лошадей стекает ледяная вода. Я тащусь по тропе и вижу в узкий проем своего капюшона чью-то сутулую спину, она качается впереди вправо-влево, меня клонит в сон, сбоку откуда-то подтекает внутрь крутки холодная вода. Где же мы заночуем сегодня? Бррр…
Едем низом правым берегом Чибита. Река все более круто уходит вниз, вода в ней летит и гремит по камням. И тут Петр, едущий всю дорогу впереди нас, внезапно меняет направление движения. Он резко поворачивает коня и молча направляет его прямо на крутой травянистый косогор, который уходит куда-то в облака справа от нас. Косогор кажется нам мокрой отвесной стеной высотою до самого неба, на вид решительно неприступной. Да что же это такое?! Какого черта!??
За все три минувших дня Петр не произнес ни слова. Все, что нам удается выяснить (по правде, весьма немногое), мы узнаем исключительно от улыбчивого и открытого Кошона. Наши редкие попытки спросить что-то у Петра неизменно кончались ничем. Он только что-то отрывисто и кратко бубнил себе под нос, ничего понять из этого было невозможно. Петр – алтаец, таежник, охотник, молчаливый и скрытный. Он крепко сбитый, невысокий, худой, сильный и ловкий. Петр плохо говорит по-русски, с сильным акцентом. Он родился и вырос в тайге и думаю, что никогда не был в городе. Петр первый раз взялся работать с туристами, а не с охотниками. Кажется, он очень зол на нас. На наши обильные и тяжелые, мучающие лошадей припасы, на нашу неповоротливость и медлительность. Думаю, что мы для Петра малоподвижные и бестолковые, болтливые и восторженные болваны. Не будь нас, он давно бы уже улетел вперед в дождь, на своем легком коне, с ружьем за спиной, со своей легкой котомкой, притороченной к легкому охотничьему седлу.
Делать нечего. Мы поворачиваем за Петром и едем прямо на мокрый склон, отвесно стоящий перед нами. Петр уже далеко наверху, он как-то сумел забраться туда, над нами нависает задница его коня, мускулистые задние ноги которого с усилием цепляют гору. Копыта выдирают из склона жирный чернозем вместе с травой. Льет адский дождь. Петр и его конь слились в одного мокрого зверя – двухголового змея, остервенело лезущего вверх по склону, почти припавшего к земле. Да возможно ли здесь вообще подняться? И зачем этот подъем, если мы так комфортно ехали себе вдоль речки? Мы недоуменно смотрим на Кошона, но он только отчаянно машет руками. Видно, что и ему эта затея с крутым мокрым косогором совсем не по душе.
Я еду вторым сразу за Петром. Страшно смотреть на этот склон, который выглядит еще круче, чем перевал, и к тому же весь порос высокой травой, мокрой сейчас как морские водоросли.
Мой конь ошарашен не меньше и встал, упершись, перед склоном, нервно дергая головой и пятясь назад. Я колочу его ногами по мокрым бокам, крепко прикладываю веревкой по горячему крупу. Но он чертовски не хочет лезть на мокрый косогор. Тем более лезть с тяжелыми суминами по бокам и со мной на спине. Похоже, он отлично понимает, что и я этого не хочу. Да и никто этого не хочет, кроме молчаливого Петра, которого уже почти не видно наверху над нашими головами за стеной серого дождя.
