Таким вот манером, отдуваясь и сползая вместе с осыпью и лошадьми вниз, мы постепенно съедаем высоту. Спуск физически очень труден, но не опасен. Тем более день выдался ясный, жаркий, камни по осыпи сухие. Через час медленного, осторожного спуска мы приближаемся к нижней части осыпи. Маяк остается высоко над нашими головами. Юнгур, напротив, заметно к нам приблизился. Его шум стал громче, мы уже различаем детали на его мчащейся воде, на его живописных берегах.
Вдруг мы замечаем, что осыпь внизу резко обрывается в скалистую пропасть. А ведь мы стравили спуском по ложу лавины хорошо если только половину высоты от маяка до реки. Одновременно с этим Петр начинает совершать свои маневры. Он смещается ниже меня к правому краю осыпи и принимается искать выход с осыпи в сплошной лес, который давно уже встал по правую сторону от нас.
Так как мы спускаемся вдикую, без всякой дороги, то Петр ищет выход с осыпи на звериную тропу, которыми изрезана вся горная тайга. Маралы, косули, козероги ходят по лесу своими едва заметными тропами, паутина этих троп покрывает все горы, и Петр рассчитывает продолжить путь по одной из них, выйти с осыпи вправо, пока мы не уперлись в край пропасти, который быстро приближается к нам снизу.
Наконец он замечает едва заметную тропку, уходящую в густую чащу, и скрывается в ней. Я следую за ним, ведя коня в поводу, а за мной вступают в лес все остальные.
Мы надеемся перевести дух после осыпи, надеемся, что в лесу спускаться будет попроще, но все выходит наоборот. Дальше начинается настоящий ад.
Густая тайга вся завалена непроходимым буреломом. Мы мечемся по очень крутому склону во все стороны, огибая завалы, обводя вокруг них уже полуживых от усталости коней. Мы то лезем наверх, то сваливаемся круто вниз. Склон становится еще отвеснее, простой шаг вниз превращается в прыжок. Лошадей здесь раскачивает при каждом шаге, они едва держат равновесие. Звериные тропки появляются и исчезают как миражи, короткими обманчивыми отрезками. Их призрачные нитки то и дело выскакивают на непроходимые скалы, и нам приходится поворачивать назад. Даже людям идти невероятно тяжело, что говорить о тяжело нагруженных лошадях. Игорь уже изнемогает от усталости и спрашивает Кошона, может ли он отпустить своего коня. Пускай! – машет рукой весь мокрый от усталости Кошон. В лесу жарко, грязь и иголки кедрача липнут к лицам и рукам. Игорь привязывает веревку к седлу, и дальше его конь бредет сам. Игорь идет теперь один, едва держась на ногах.
Очередная звериная тропка уходит круто вниз, и вдруг я вижу, как лошадь Артема кубарем через голову катится вниз и с треском врезается в кусты, свалившись на спину вместе с седлом и суминами. Такого я вообще никогда раньше не видел – чтобы лошадь кувыркалась через голову. Мы в который раз упираемся в тупик. Внизу скалы, пропасть, прямо не пройти, вправо – отвесный склон. Принимаемся карабкаться на него, буквально по-пластунски. Мы-то еще с трудом ползем на брюхе, но вот наши лошади! Им-то как здесь! На них даже смотреть больно. Лошади медленно ползут за нами со всем своим грузом. Но мой конь больше не может идти. Он лег на крутом склоне мордой вверх и раскинул в стороны ноги, как большая и больная собака. Из его глаз катятся крупные слезы. На него страшно смотреть: он весь мокрый и дрожит. Кошон и Петр выбрались наверх, на очередную звериную тропинку, оставили там своих лошадей и теперь быстро съезжают на спинах по склону ко мне и моему коню. Я лежу на спине выше коня на склоне, упершись ногами в землю, и с силой тяну веревку, привязанную к его морде, чтобы он не улетел вниз. Пока я держу веревку, Петр и Кошон развязывают ремни и веревки и стягивают с коня тяжелые арче-маки. Коню становится легче, но он продолжает прижиматься к земле и плакать. Мы на себе вытаскиваем сумины на верхнюю тропу и снова спускаемся к моему коню. С огромным трудом поднимаем его на трясущиеся ноги и вытягиваем за собой на тропу. Конь, дрожа, стоит на тропе и в его черных блестящих глазах – ужас.
– Бот же черт! Пропал теперь конь! – озабоченно смотрит ему в глаза, стоя прямо у морды, Кошон.
– Как пропал? Почему пропал? – волнуюсь я.
– Напужался сильно! Теперь вообще будет бояться ехать по горам! Может дальше наотрез отказаться идти! Только в деревне сможет работать, внизу!
Да что же это такое? Час от часу не легче! Мы торчим посреди крутого таежного склона, до реки еще далеко, а я могу остаться без коня! Только сейчас я выясняю у Кошона, что мой конь, оказывается, с У кока. Так здесь называют степных лошадей, которые, в отличие от горных, выросли на равнине и привыкли жить и работать в степях и у которых нет опыта езды в больших горах. Я еще раньше заметил, что мой конь едет как-то неуверенно, что он то и дело танцует задними ногами на крутых склонах, где нужно крепко стоять на тропе, строго поперек склона, чтобы не удерживать весь свой вес только силой мышц. Вот оно что! У меня оказывается степной конь, конь с Укока, а его сразу взяли в самый сложный поход, на почти что неприступный Юнгур. И вот теперь я могу оказаться вообще безлошадным! Я сильно переживаю, но еще сильнее мне жалко моего несчастного коня, который охвачен ужасом и дрожит рядом со мной в самом сердце страшного леса.
Прямо здесь, посреди темного и мшистого таежного склона, мы делаем короткий привал, упав на землю, кто где стоял. Мы даем отдышаться людям и лошадям, надеясь, что и мой конь понемногу придет в себя.
Через полчаса мы осторожно водружаем на него сумины и медленно пускаемся в путь. К счастью, моя перепуганная, но преданная лошадь пришла в себя. Она вновь идет как и все, внимательно выбирая место для каждого шага, огибая завалы и прыгая вслед за всеми вниз по склону. Кошмарная дорога продолжается почти до самого берега Юнгура и только за сотню метров до реки крутой склон переходит в более пологую горную подошву. Мы облегченно выдыхаем. Этот бешеный и опасный спуск лесом занял у нас два часа, и теперь наконец он позади.
Выезжаем на галечный берег реки. Юнгур мощно шумит перед нами, солнце уже зашло за гору, смеркается. Мы в пути уже семь часов и нам надо еще перебрести Юнгур, чтобы попасть на удобную поляну на правом берегу.
Петр, прищурившись, глядит на реку. Он прикидывает, высока ли вода, сможем ли мы здесь проехать. Здешний брод вообще единственный на всем нижнем Юнгуре. В высокую воду он непроходим. Нам, однако, повезло. Лето сухое, вода невысокая. И мы гуськом перебредаем реку поперек течения, вода поднимается выше стремян, до середины лошадиных боков.
На противоположном берегу нас встречает трехметровый обрывистый берег, сложенный из глины и гальки. Наискосок обрыва поднимается тропа, по которой мы заезжаем наверх и оказываемся аккурат на той самой поляне, которую разглядывали четыре часа назад с маяка. Поляна отменная – ровная, широкая, без болотных кочек, сухая, с высокой сочной травой. Вокруг нее растет лес. Все что нам нужно: место для палаток, трава для лошадей, дрова, вода. Мы быстро ставим лагерь и принимаемся готовить ужин. Все устали до изнеможения. У всех побиты и разбиты руки, ноги и копыта. Мы все молчим, у нас нет сил даже говорить.
В горах быстро темнеет, становится прохладно. Мы сидим кружком у костра, смотрим в оранжевый горячий огонь. На огне два котелка – с кипятком для чая и с мясным супом. Рядом на обгорелой палке Кошон прилаживает третий закопченный котелок и принимается варить в нем жесткую, как покрышка, козлятину. Козлятина варится в Кошоновом котелке несколько часов кряду.
