Дом 18 на набережной Большой Невки, в котором жила семья Нобель. Дом был одноэтажным, с небольшой антресолью. Общая площадь дома около 120 квадратных метров. (На рисунке указаны размеры в саженях – одна сажень составляет 1,781 метра.)
Ко времени воссоединения с Иммануилом в российской столице экономическое и социальное положение семьи стало заметно более хорошим. Продажа изобретения за двадцать пять тысяч рублей серебром помогла Иммануилу обрести репутацию изобретателя и предпринимателя. О высокой оценке его таланта свидетельствует и тот факт, что вскоре после приезда семьи ему предложили стать российским подданным и поступить на российскую службу. Такое же предложение получил его немецкий конкурент Мориц Якоби, когда приехал в Россию в 1837 году. В отличие от Якоби, Иммануил отказался, объясняя решение незнанием русского языка и законодательства. С учетом его отношения к «системе правления в России» можно предположить, что это объяснение не было единственной причиной.6
В том же году, когда Иммануилу было предложено принять российское подданство, в семье произошло пополнение: 29 октября 1843 года Андриетта родила пятого ребенка – Эмиля. В октябре 1845 года родился еще один сын, Рольф, а в сентябре 1849‑го, когда матери было 46 лет, на свет появилась Бетти, которой, как и первой дочери Шарлотте, довелось прожить всего два года. Присматривать за детьми помогала Сельма Шарлин, дочь хозяина квартиры Иммануила в Або.
В описываемые годы старшие братья Роберт, Людвиг и Альфред были полностью поглощены учебой. Ситуация с образованием иностранцев в России была особенной. Заграничные ученики не имели права посещать российские школы или поступать в российские университеты. Иностранным учителям также не было дозволено преподавать в стране без специального разрешения. Россия Николая I отличалась клаустрофобическим национализмом, и к иностранным влияниям относились с большим подозрением, опасаясь идеологического заражения.
Пожелай при этом Андриетта и Иммануил отдать мальчиков в школу, у них были бы прекрасные «нерусские» альтернативы: например, немецкие учебные заведения Петербурга Анненшуле и Петришуле, а также шведская приходская школа. При немецких школах были гимназии, в то время как преподавание в школе шведского прихода охватывало только начальные классы, отставая также по педагогическому уровню. Однако честолюбивые родители решили нанять для сыновей частных репетиторов. Это было разумное решение, учитывая их недостаточную подготовку. Кроме того, немецкие школы располагались в центре города, вдали от дома.
Сведений о первых занятиях мальчиков в Петербурге немного. По имени упоминается только один учитель: Бенедикт Ларс Сантесон преподавал шведский язык и историю. Сантесон служил секретарем при королевской канцелярии в Стокгольме, но после 1815 года он, так же как и Иммануил, покинул Швецию по причине задолженностей. В 1819 году он стал российским подданным, а в 1820 году получил разрешение шведского правительства «нести публичную службу» в Петербурге. Затем Сантесон устроился учителем языка при кадетской школе. Согласно дочери Людвига, мальчикам также запомнился «очень хороший русский учитель, который, должно быть, был превосходным педагогом». Вскоре мальчики стали учить уроки вместе, из чего следует, что младший, Альфред, быстро догнал своих старших братьев. Формальное образование сыновей Нобеля, судя по всему, завершилось в 1850 году.
Изначально Иммануил возлагал надежды на Людвига как на будущего архитектора с соответствующим образованием, но они не оправдались. Вместо этого Людвиг и Роберт с двадцати лет стали работать в мастерской. Таким образом, двое братьев сделали упор на инженерные знания. Что касается Альфреда, в нем рано проснулся интерес к химии – науке, которой с годами прекрасно овладел и Роберт. Главные уроки Людвиг и Роберт прошли в мастерской под руководством отца. Учитывая техническую смекалку и хватку Иммануила, этот метод обучения, несомненно, имел свои преимущества.
Однако беспокойный творческий ум отца отнюдь не гарантировал педагогическую последовательность, что Роберт во взрослом возрасте резко осудит, подобрав к этому остроумное определение: «перевернутое воспитание». Поскольку отец во всем действовал «без системы», детям было внушено «желание стать всем и в то же время ничем». Людвиг, наделенный более выдержанным и благодарным нравом, был о методике отца совершенно иного мнения. Он утверждал, что ни за что на свете не поменялся бы местами с теми, кто посещал курсы и получал дипломы. «Незавершенность нашего воспитания имеет то достоинство, что оно не убило в нас ни любознательности, ни рассудительности», – пишет он в прямой полемике с Робертом:
Мы постоянно чувствуем присущий нам недостаток знаний и находим неиссякаемый источник наслаждения в изучении тех вопросов, которые мы ныне способны лучше понять и оценить расширенным взглядом, приобретенным благодаря жизненному опыту. <…> Что касается самого себя, то я считаю, что если я и обладаю некой моральной и интеллектуальной ценностью, то это есть результат увиденных в детстве страданий и неудач, постигших любимую нашу мать, страданий, которые я и сам позднее испытал в своей жизни. Страдания эти, несомненно, принесли мне самую большую пользу!
Что касается языкового образования, то наряду с родным шведским братья учили русский, немецкий, французский и английский языки. Немецкий и французский были незаменимы в тех кругах, где вращалась семья Нобель, в то время как знание русского языка было не столь необходимым. Живое соприкосновение с языком они получили лишь тогда, когда поступили на работу в мастерскую и стали взаимодействовать с рабочими. Поэтому свободной русской речью они так и не овладели. Людвиг «бегло владел языком и охотно выступал перед публикой, но говорил с акцентом, ставя неправильные ударения на некоторых слогах», – свидетельствует его дочь. Роберт с трудом писал письма на русском и еще в тридцатилетнем возрасте продолжал борьбу с русской грамматикой, которую находил «до такой степени непонятной и трудной», что по нескольку раз на день швырял книгу на пол: «Русский – ужасно трудный язык, и вся грамматика состоит из одних противоречий с техническими терминами, которые ни один смертный не может ни понять, ни запомнить». Самым одаренным к языкам был Альфред. Он хорошо изъяснялся не только по‑русски, но и по‑английски. Последним языком он владел так виртуозно, что уже в восемнадцать лет написал стихотворение You say I am a riddle… («Вы скажете, что я загадка…»), навеянное английской романтической поэзией.
В письме своему шурину Людвигу Альселю осенью 1848 года Иммануил дал следующую характеристику сыновьям:
Людвиг <…> во многом для своих лет еще несовершенен, но в некоторых предметах, таких как черчение, могу сказать, он намного превзошел свой возраст, а во всем, в чем требуется рассудок и вкус, имеет явное преимущество перед своими братьями. Слава Богу, не могу пожаловаться ни на кого из моих старших ребят, и судя по тому, что видел я до сих пор, горя мне от них не будет. Что Провидение дало поменьше одному, то другой, кажется, получил сполна. Насколько я могу судить, Людвиг обладает наибольшим талантом, Альфред – наибольшим трудолюбием, а Роберт – наибольшим спекулятивным духом, демонстрируя упорство, которым меня прошлой зимой несколько раз удивлял.
