«Честный гражданин, выдающийся промышленник»
Гроб с прахом Людвига прибыл вечером 15 / 27 апреля на Варшавский вокзал, откуда его на катафалке доставили в шведскую церковь. Похороны состоялись на следующий день. На службу можно было попасть только по билетам, церковь была переполнена, и тысячи человек сопровождали похоронную процессию.
«Петербургская газета» сообщала:
В шведской церкви, среди тропической зелени, на траурном катафалке стоял гроб с прахом усопшего, покрытый множеством цветов.
У изголовья покойного, на траурных подушках, были размещены десять серебряных венков с надписями: «от служащих завода», «от совета общества», «от служащих в астраханском отделении», «от служащих бакинского отделения», «от динамитного отделения», «от сослуживцев», а у подножья катафалка были расставлены металлические венки и из живых цветов с надписями на лентах: «от товарищества братьев Нобель», «от таможенной артели», «от училища СПб. Технического общества», «от Чернова с Волги», «от шведов», «от Благотворительного шведского общества» и «от членов шведской церкви».
Ровно в два часа пастор шведской церкви г. Каянус начал службу, во время которой сказал проповедь, посвященную памяти усопшего.
После пастора Каянуса произнес две речи, на немецком и русском языках, пастор [немецкой церкви Св. Марии] Мазинг. В них он красноречиво обрисовал жизнь Нобеля и деятельность покойного.
После службы гроб был поставлен на траурную колесницу, запряженную шестеркой лошадей. Газета «Петербургский листок» писала:
Венки, не уместившиеся на колеснице и балдахине, были уложены в шесть ландо и одну карету. <…> За печальной процессией, двинувшейся по Малой Конюшенной улице, Невскому проспекту, через Николаевский мост к Смоленскому кладбищу, следовала масса народа и до ста экипажей.
По прибытии процессии к воротам кладбища гроб был снят с колесницы и отнесен по усыпанной на всем протяжении ельником аллее к заранее вырытой могиле. <…>
Тысячная толпа, присутствовавшая на погребении Л. Э. Нобеля, ждала, что скажут на могиле близкие ему люди. Вдова усопшего и его дочь сдерживали рыдания; на глазах друзей и служивших у покойного навертывались слезы при взгляде на раскрытую могилу.
Первым нарушил всеобщее молчание пастор Мазинг. <…> Умолкла речь пастора, и раздались скорбные звуки псалма Давида – исполняемого духовым оркестром. После минутной паузы толпа шелохнулась и пропустила из своих рядов профессора анатомии Ф. П. Ланцерта, [который] обрисовал [Людвига] как честного гражданина, выдающегося промышленника и в высшей степени симпатичного человека. Профессор Ланцерт знал близко покойного и своим словом удостоверил, что Нобель, жертвуя огромные суммы на дела благотворения, ставил непременным условием, чтобы никто на знал о виновнике этих пожертвований.
Погребение состоялось в семейной гробнице, построенной по проекту Людвига, где покоились его первая жена Мина и его умершие дети. Дочь Марта вспоминала расставленные вокруг могилы «жутко безвкусные металлические венки в больших овальных или круглых металлических коробках со стеклянными крышками».
Могила Людвига на Смоленском кладбище
В церкви и на кладбище было произнесено много прекрасных слов о Людвиге, но лучшие принадлежали его сыну Эммануилу. «Я теряю в нем не только любящего и нежного отца, я теряю в нем верного, умного и заботливого друга, перед которым я ничего не скрывал, – писал он Альфреду через два дня после смерти Людвига. – Не все родители знают, как создать дружеские и товарищеские отношения между собой и детьми, но юношеский дух отца моего помог ему установить их со всеми нами, старшими братьями и сестрами».
Первая Нобелевская премия
Среди провожавших Людвига в последний путь были замечены и почетные лица членов Технического общества. В годовщину смерти Людвига, 31 марта 1889 года, общество провело в его память торжественное собрание с докладами, повествующими о его вкладе в разные промышленные и научные сферы: в работу самого Технического общества, в военную и машиностроительную промышленность, в Ижевский завод и в русскую нефтяную промышленность. Доклады были собраны и опубликованы в книге «Памяти Людвига Эммануиловича Нобеля», вышедшей в том же году.
На ежегодном собрании общества было объявлено, что Товарищество братьев Нобель решило пожертвовать деньги на премию в память о Людвиге, выдавать которую будет Техническое общество. Премия составляла шесть тысяч рублей и должна была присуждаться «за лучшее сочинение или исследование по металлургии или нефтепромышленности (в общем ее объеме или какой‑либо ее части) или за какие‑либо выдающиеся изобретения и усовершенствования в технике этих же производств, принимая во внимание наибольшее их практическое применение к развитию промышленности в России». Первый конкурс был объявлен в 1893 году, а первая премия была два года спустя присуждена двадцативосьмилетнему химику Алексею Степанову за работу «Основы теории ламп». Это стало первой в мире Нобелевской премией, присужденной за шесть лет до премии, учрежденной Альфредом.
Нобелевская медаль Русского технического общества
Представленные на собрании доклады сводились к единодушному чествованию Людвига Нобеля не только как инженера, изобретателя, предпринимателя и социального реформатора, но и как человека. «Если бы автор в своей биографии о Людвиге Нобеле повторил все те похвальные слова, которые были о нем сказаны и написаны, то он наверняка подвергался бы упрекам за приукрашивание, особо учитывая близкие родственные связи с тем, о котором идет речь», – пишет дочь Марта в биографии об отце.
На самом деле «упрекам за приукрашение» рискует подвергнуться каждый, кто пытается нарисовать портрет Людвига Нобеля. Судя по всему, он был на редкость привлекательным и целостным человеком, столь же подверженным болезням и столь же преследуемым судьбой, как и его братья, но обладавшим более уравновешенным темпераментом, добродушным юмором и определенной дистанцией к собственной персоне. Никто, пожалуй, не отзывался о нем плохо – за исключением собственных братьев, которые либо завидовали его успеху и богатству (Роберт), либо критиковали его за экономическое легкомыслие (Альфред). Людвиг везде изображается в исключительно положительном свете и как профессионал, и как человек и отец.
По словам Петра Бильдерлинга, который хорошо его знал, прямолинейность Людвига в профессиональных вопросах в сочетании с определенной резкостью способствовала тому, что в житейских ситуациях он мог казаться несговорчивым и шероховатым. Но за внешней «черствой оболочкой» скрывалась «теплая душа»; будучи по натуре «утилитарист и альтруист, он часто любил напускать на себя личину черствости, высказывая афоризмы, коими вовсе не руководствовался в жизни». Любимым его высказыванием было: «Никакое доброе дело не остается безнаказанным». Повторял он его часто и с искренним убеждением, «что нисколько не мешало ему делать добро и благотворить в широких масштабах».
