В феврале 1895 года Эммануил отправился в Париж, чтобы переговорить с представителем Ротшильдов Жюлем Ароном и с главным посредником «Стандард-Ойл» Уильямом Х. Либби. «Я здесь один в городе, в окружении ротшильдских евреев и хитрого Либби, и в этих условиях мне, честно говоря, не слишком приятно работать над общим проектом такого рода, как наш будущий синдикат с Америкой и Россией», – писал он в одном из многочисленных писем Альфреду, находившемуся в своем доме в Сан-Ремо. Перед переговорами дядя призвал его: «Пусти евреям как можно больше крови».
Соглашение должно было, словами Эммануила, установить «принципы разделения мировых рынков». Договор был полностью разработан, но Ротшильды начали артачиться и отказались его подписывать. 21 марта разочарованный Эммануил объявил, что, будучи единственным готовым подписать договор, он на следующий день покинет Париж. Он также сообщил Альфреду, что, насколько он может судить, он действовал точно в соответствии с его призывом.
В архиве Альфреда сохранилось предварительное соглашение от 14 марта 1895 года между Эммануилом Нобелем и Жюлем Ароном, «представляющими российскую нефтяную промышленность», с одной стороны, и Уильямом Х. Либби, «представляющим нефтяную промышленность США», – с другой. Соглашение, рассчитанное на десять лет, включало сырую нефть и нефтепродукты и давало американцам 75 процентов мировой торговли, в то время как «Бранобель», Ротшильд и другие делили оставшиеся 25. Так как соглашение не было подписано всеми сторонами, оно не вступило в силу, и раздел мировых рынков вновь был отложен.
Взгляд на проблемы со шведской точки зрения
Не только Эммануил беспокоился о будущем. Столь же сильная тревога царила в Париже и в еще большей степени – у Роберта в Швеции. Та же критика за неумелое управление нефтяной компанией, которой в 1883 и 1886 годах был подвергнут Людвиг, обрушилась теперь на его сына, чье нежелание или неспособность избавиться от Белямина продолжали тревожить Альфреда и Роберта. «Вам не хватает председателя, и для этой работы Белямин подходит так же мало, как дочка твоего брата Карла, – писал Альфред Эммануилу, добавляя: – Каждый раз, когда акционерное общество лишено энергичного председателя, оно, как корабль без штурвала, рано или поздно пойдет на дно».
Роберт в 1893 году
Совместное обсуждение этой проблемы в кругу семьи состоялось во время посещения Йето Эдлой, Анной и Яльмаром Шёгреном в августе 1892 года. Они пришли к единодушному выводу, что «Эммануил не тот человек, который в состоянии управлять компанией самостоятельно, и поэтому Белямин совсем всемогущ». Как бы сильно Роберт ни любил своего племянника, он никогда не считал его «компетентным членом правления такого сложного механизма, как компании Бр. Н». Чтобы как можно скорее избавиться от Белямина, Роберт, Эдла и чета Шёгренов предложили устроить встречу с Эммануилом и прочими родственниками-акционерами.
«Хотелось бы услышать твое мнение по этому поводу, – подчеркнул Роберт в письме Альфреду, – ибо я давно готовлюсь к худшему и в случае краха компании лишусь двух третей своего дохода». Разделяя беспокойство брата, Альфред писал Эммануилу: «В этом деле у нашей семьи столь большие интересы, что тебя никоим образом не должно удивлять наше желание побольше о нем узнать. Роберт, Шёгрен и, насколько я понимаю, другие – весьма обеспокоены». Кроме того, Альфред подчеркнул, что если семья не узнает, «существуют ли какие‑либо серьезные теневые стороны», это может привести к тому, что они продадут свои акции, что, в свою очередь, рискует снизить их рыночную стоимость и насторожить Российский государственный банк и другие банки. В шутку Альфред добавил, что если бы с годами он не стал таким неповоротливым, он «немедленно помчался бы в Петербург, чтобы в одно прекрасное утро разбудить сладко похрапывающего Эммануила».
Ганс Ольсен
Резкость критики Альфреда была смягчена его юмором и искренней симпатией к Эммануилу. Но не так обстояло дело с его более суровым братом – слишком многое было поставлено на эту карту и слишком верен был Роберт своему холерическому нраву: «Данный вопрос гораздо важнее для меня, чем для тебя, поскольку я целиком завишу от своих русских бумаг. Ныне должен я терпеливо ждать того дня, когда они окончательно обесценятся, ибо нет у моих сыновей ни сил, ни способностей, чтобы этому помешать, а сам я слишком стар, чтобы оказать какое‑либо влияние». Как полагал Роберт, Эммануил – «хороший человек, которого мы все очень любим», но он не дорос до «большого призвания», возложенного обстоятельствами на его плечи. «Если дело провалится и мы потеряем наши капиталы, не стоит упрекать Э., ибо он скажет нам просто, что мы не должны были поручать такое большое дело столь молодому человеку, – и он будет прав». Когда, несмотря на массивное давление со стороны Альфреда, Роберта и Лагерваля, Белямин не был уволен, критика Роберта продолжала нарастать, достигая апогея в ноябре 1894 года:
Что касается Э. <…> мне его теперь совсем не жаль. Из надежного источника я знаю, что он гуляет по ночам, редко возвращаясь домой ранее трех утра. Когда он так растрачивает свои время и силы, то для дела ничего не остается.
Недавно я сказал его матери, что, безусловно, всё это кончится для него самым печальным образом. Ежели ради своей самовлюбленности будет он жертвовать интересами всех, ставить также собственный интерес на проигрышный кон и брать на себя ответственность, которая низвергнет его в такую пропасть, – оттуда не будет никакого спасения. <…>
Если по‑прежнему Э. сам будет выбирать начальников, то ни один толковый человек никогда не появится в правлении. Чтобы выбирать и правильно использовать людей, в первую очередь надобно уметь освободить себя от влияния лести, но это ему никогда не удастся. <…>
То, что образ жизни, который ведет Э., не есть тайна для руководства и служащих в тех сферах, которыми он руководит, совершенно очевидно. Поскольку он лишен задатков начальника, можно предположить, что многие уже сделали не менее категорические выводы, чем те, что я здесь привел. И посему считаю, что настало время спасти и его, и дело – от того, что может произойти.
Не «что», а «кто»…
Несмотря на мрачные предчувствия, опасения Роберта оказались напрасными. Вместо горя и бед появился человек по имени Ганс Ольсен.
После отмены крепостного права в 1861 году многие иностранцы, лишенные экономических перспектив у себя на родине, хлынули в Россию в поисках счастья. Одним из них был молодой норвежец Ганс Ольсен, который в 1880 году покинул родной Драммен и устроился на должность клерка норвежского судового поставщика в Кронштадте. Ольсен родился в семье торговца пушниной в 1859 году и был, таким образом, ровесником Эммануила. Не зная русского языка, он преимущественно вращался в скандинавской общине Петербурга, где познакомился с Эммануилом и Карлом, а также с их отцом, установив вскоре добрые отношения.
