В распоряжение дам были предоставлены гостиная и две спальни с ванными комнатами. Снаружи термометр показывал 20 – 25 градусов мороза, поэтому нобелевские автомобили оказались кстати. В первый день были в опере, а на следующий вечер Эммануил и Эдла устроили ужин на семьдесят гостей: устрицы, осетровая уха à l’impérial, икра из Астрахани, пате из ветчины с котлетами из рябчиков под камберлендским соусом, жареные перепела, цыплята на вертеле…
Сельма Лагерлёф на вечеринке Шведского общества в зимнем саду гостиницы «Европейская», построенном Ф. И. Лидвалем. Слева от нее сидит Эдла, за ней справа стоит Эммануил (с белой бородой)
Кульминацией визита стало торжественное празднество, устроенное Шведским обществом в спроектированном Федором Лидвалем зимнем саду гостиницы «Европейская». «Когда прибыла Сельма Лагерлёф, было пасмурно и холодно, – сообщила шведская газета, – но в ходе праздничного обеда в отеле „Европа“ она сумела солнечными лучами согреть каждого из около сотни присутствовавших здесь шведов и финнов. <…> В сборе была вся скандинавская община, дамы и господа, и натянутое настроение, которое всегда присуще голодному желудку, исчезло, точно снег под весенним солнцем, когда Сельма Лагерлёф переступила порог, сопровождаемая господином Эммануилом Нобелем и шведским посланником генералом Брендстрёмом».
Кирьола
Дом на Сампсониевской набережной был нобелевской зимней резиденцией. Лето проводили на Финском или в Шведском архипелаге, где снимали дома и куда «переселения представляли собой экскурсии на Ноевом ковчеге, включая кормилиц, медсестер, детей, гувернанток, учителей, слуг и домашних животных без конца и края». По мере расширения семьи росла потребность в постоянном летнем доме, куда семья могла бы приезжать каждый год, не таща с собой кучу вещей из города. Летом 1894 года Эдла приобрела имение Кирьола в приходе Йоганнес на Карельском перешейке. Оно занимало 1000 гектаров и располагалось в заливе в тридцати километрах к югу от Выборга.
Вскоре Кирьола стала вторым местом встречи для всей семьи, наравне с домом в Петербурге. Каждый год в мае Эдла отправлялась туда с детьми. Имение включало в себя большой деревянный усадебный дом и еще два деревянных дома – «Большую виллу» и «Малую виллу». Эдла немедленно инициировала масштабный проект обновления имения. «Она строит там маленький рай, – отметил Торберн Фегреус после посещения Кирьолы летом 1895 года, – но стоит это немало». Через десять лет старый дом был снесен и выстроен новый, кирпичный, по чертежам и под руководством того же Густава Нистрома, который спроектировал хирургическую клинику Марты. Дом был закончен в 1905 году. Результат – впечатляющая вилла на двадцать комнат со всеми современными удобствами.
Именно в Кирьоле Майя Гусс заступила летом 1908 года на работу у сестры Эдлы – Лилли. Вот как наблюдательная медсестра описала свои первые впечатления сразу после прибытия на пароходе из Выборга:
Г-жа Нобель встретила меня на причале в Св. Иоганнесе, и мы поехали на рысаках в Кирьолу – коляска покачивалась с боку на бок, петляя от одной обочины к другой – песок и камни летели так, что света белого не было видно. Я была просто счастлива, когда вдали появился замок со шведским флагом на башне. <…> Всё здесь прекрасно обставлено и в то же время комфортно, с электрическим освещением, радиаторами отопления, сауной, горячей и холодной ванной и т. д. Людей пропасть. Девять внуков и внучек четырех наций – пять фрейлин трех наций, папы и мамы всех видов.
Жили в Кирьоле на такую же широкую ногу, как и в столице. Как и там, за обеденным столом могли поместиться 28 гостей, обед подавался в два часа немецким слугой в белых перчатках. Ужин подавался в семь, и к нему переодевались в вечернее платье. После ужина катались в коляске, на моторной лодке или на паруснике. В девять снова собирались на чай с фруктами, а в десять расходились на ночь. «В будние дни вина, в принципе, не пили, – вспоминала Марта. – Но если уже имелась початая бутылка красного вина, ее подавали после риторического вопроса хозяйки [к слуге]: ’Hugo! Haben wir eine geöffnete Flasche Wein?’ – ’Jawohl, gnädige Frau!’ Но поскольку, учитывая количество гостей, одной бутылки никогда не хватало, то Гюго приходилось открывать еще одну бутылку, и так как она не всегда была выпита, то на следующий день маневр повторялся».
Кирьола, построена в 1905 году
Лестница в Кирьоле с портретом Людвига, написанным посмертно Николаем Шаховским
Коттедж на острове, где Георгий, по словам Майи Хус, «мучил себя на жестком ложе»
Все члены семьи были, по словам Майи Гусс, «ужасно простыми» – не было «ни тщеславия, ни снобизма». Однако они были роялистами, а не демократами, подметила она. За двумя исключениями: Георгий и Марта, которые «живут исключительно для рабочих». Медсестра с нежной снисходительностью описала контраст между богатой жизнью, которой жили в Кирьоле, и аскетизмом, практикуемым увлекшимся ботаникой Георгием, который каждый вечер отправлялся на лодке на небольшой островок, расположенный напротив Кирьолы и носивший его имя – Георгиев остров (Georgsö):
К великому горю семьи, он революционер и даже сидел. Он bête noire семьи <…>. Доктор построил себе на островке хижину, по Толстому, и ездит туда по вечерам, одетый в русскую рубаху (мучить себя на жестком ложе), а утром возвращается домой, с носками и рубашкой под мышкой.
Кирьола. Акварель Хьюго Бакмансона
Майя Гусс радовалась шведскому флагу, развевавшемуся над Кирьолой. «Шведскость» была чем‑то самим собой разумеющимся для нобелевской семьи, поддерживавшей в течение трех поколений тесный контакт с Отечеством, и все, кроме Эммануила, были шведскими подданными. Примером такого отношения является стихотворение «Шведский флаг в Кирьоле», написанное двадцатилетним Эмилем по случаю первого празднования Рождества в новом доме в 1905 году:
