Теперь ему было незачем оставаться в Петрограде. В некотором смысле Михаил Александрович оказался не у дел, ему оставалось лишь надеяться, что Учредительное собрание поддержит идею конституционной монархии. Но этого можно ожидать не раньше, чем через несколько месяцев. Пока же власть находилась в руках Временного правительства, которому он ее и передал.
Когда Михаил вышел на лестницу из квартиры, где пробыл четыре дня, его ожидал сюрприз. На ступенях – до самого низа – выстроился караул. Когда великий князь стал спускаться к ожидавшей его машине, все приветствовали его радостными возгласами.
Но что будет дальше: за порогом гостеприимного дома, и особенно на железнодорожной станции? Там его может поджидать опасность… Михаилу Александровичу хорошо известно о постановлении Петроградского Совета об аресте царской семьи. А ведь он – один из Романовых. Правда, относительно него вынесено особое постановление о «фактическом аресте». Официально же объявлено, что великого князя Михаила необходимо подвергнуть «надзору революционной армии».
Манифест, составленный членами нового правительства и подписанный Михаилом, оказался достаточным аргументом в его пользу. Он сводил на «нет» требования Совета, направленные против великого князя. Страсти, по крайней мере, на некоторое время улеглись, и Михаил обнаружил, что возвращался домой чуть ли не триумфатором. В сопровождении машины с охраной, их с Джонсоном доставили к поезду, подготовленному специально для них на Балтийском вокзале. Там уже находился старый сослуживец великого князя – Я. Д. Юзефович, теперь уже генерал. На перроне Михаила Александровича ожидал очередной сюрприз. Возле вагона, в котором им предстояло ехать в Гатчину, выстроился отряд солдат. Когда он отдал им честь, те радостно закричали «ура»!
Мятежники, приветствующие великого князя? Определенно, эта сцена на Балтийском вокзале не лишена доли иронии. Но она доказывала, что трудное решение, принятое на Миллионной, 12, все же было правильным. Даже если такое отношение к Михаилу продлится и недолго, то сейчас его все-таки чествовали, а не преследовали. Он подумал: видимо, решение Временного правительства об охране «лиц императорского дома» все-таки вступило в силу.
Восстановление прежнего порядка со всеми вытекающими из этого последствиями, необходимое для руководства военными действиями, стало для него решающим фактором на совещании, состоявшемся на Миллионной улице. В тот вечер, объясняя все политические тонкости Манифеста княгине Путятиной, Михаил сказал, что он призван успокоить простой народ, дать возможность восставшим солдатам и рабочим понять причину всего случившегося и восстановить пошатнувшуюся в армии дисциплину. Примерно это он говорил и дома, в Гатчине. Брат «Бимбо», великий князь Георгий, который все дни Февральской революции провел в доме на Николаевской улице, 24, писал впоследствии: Михаил боялся, что если бы его сразу провозгласили императором, не зная общего настроения в стране, то страсти так никогда бы и не улеглись… Думается, правда в другом. Членам нового правительства Михаил Александрович оказался не нужен, и они не дали бы ему возможности нормально работать.
Но 4 марта Михаил мечтал лишь об одном – вернуться в тихую спокойную Гатчину из взбудораженного революцией Петрограда. В дневнике он написал, что «вздохнул с облегчением», когда, наконец, оказался дома. На следующий день, вместе с семьей, отправился в дворцовую церковь на воскресную службу. Перед обедом все вместе гуляли в парке, в котором многое напоминало ему детство и юность, катались на санях… А после чая читали газеты, которые вышли, наконец, после недельного перерыва.
На страницах всех петроградских изданий подробно рассказывалось, что произошло в драматические дни революции. Теми словами, какие были нужны Временному правительству. Почти без сокращений напечатан Манифест Михаила. Следом шел Манифест об отречении Николая II. Их намеренное расположение рядом лишь усиливало эффект. Определенно, это – кость, брошенная Совету рабочих и солдатских депутатов.
В трех столичных изданиях: «Биржевых Ведомостях», «Петроградском листке» и «Петроградской газете» напечатан один и тот же заголовок – «Отречение великого князя Михаила Александровича». В самом тексте Манифеста слово «отречение» отсутствовало, но рядом был опубликован комментарий Временного правительства, и в нем это слово бросалось в глаза. Таким образом, заголовок оказался оправданным. Лишь газета партии кадетов «День», возглавляемая П. Милюковым, избежала слова «отречение». В заголовке Манифест был назвали «Декларацией».
Слово «отречение» многих наталкивало на мысль, что монархии в России пришел конец. Даже многоопытные дипломаты – послы Британии и Франции, решили, что Россия стала республикой. Их поправил при встрече новый министр иностранных дел Милюков: «Одно только Учредительное собрание будет уполномочено изменить политический строй России».
Но объяснить свое понимание ситуации двум дипломатам – одно, а целой стране, взбудораженной революцией – совсем другое. Манифест, который подписал в квартире Путятиных Михаил, не был условным акцептом, а именно – отречением от престола. И все именно так и поняли случившееся: ведь об этом прямо сказано в газетах. Какая разница – «отказался от Трона» или «отрекся»? Ведь название сути не меняет. Но то, что, как предполагалось, будет временным, на деле оказалось постоянным.
Некоторые люди так и не смогли простить Михаилу его поступок. Депутат Думы Василий Маклаков
[230], принадлежавший к правому ее крылу, который не был, кстати, на совещании на Миллионной улице, назвал Манифест «странным и преступным… актом». Княгиня Палей отозвалась о Михаиле как о «слабовольном человеке». Великий князь Андрей Владимирович, находившийся в то время в Кисловодске, сделал в дневнике такую запись: «Как громом, нас обдало известие об отречении Государя за себя и Алексея от престола в пользу Михаила Александровича. Второе отречение Великого Князя Михаила Александровича от Престола еще того ужаснее. Писать эти строки при переживании таких тяжких моментов слишком тяжело и трудно. В один день все прошлое величие России рухнуло, и рухнуло бесповоротно, но куда мы пойдем?
Призыв Михаила Александровича к всеобщим выборам ужаснее всего. Что может быть создано, да еще в такое время? О, Боже, за что так наказал нашу Родину? Враг на нашей территории, а у нас что творится… Нет, нельзя выразить все, что переживаешь, слишком все это давит, до боли давит».
Нашлись и такие, кто обвинял Михаила Александровича даже в падении Дома Романовых. Некоторые члены императорской фамилии упрямо, невзирая на факты, твердили: «это он виноват, а не мы».
Однако так думали далеко не все. Бывший начальник дворцовой канцелярии А. Мосолов
[231] считал, что, когда Михаил стал императором, великие князья, бывшие в те дни в Петрограде, попросту не пожелали сплотиться вокруг него. «Бимбо» – не в счет, он к Михаилу приходил, предлагал содействие, а великие князья Павел, Кирилл и Борис не сделали ничего, чтобы хоть как-то поддержать его. Ни один из них не протянул Михаилу руку помощи в злополучный день 3 марта 1917 года.
