На следующий день Михаил вместе с Наташей и двоюродным дядей Георгием Михайловичем отправился, впервые после памятного совещания, на поезде в Петроград. Пока Аничков дворец не занят восставшими и не разграблен, нужно забрать оттуда мебель, какие-нибудь ценные вещи – то, что еще можно вывезти. Это был первый и единственный раз, когда Наташа переступила порог «родового гнезда» Михаила – дворца, в котором он родился.
Великий князь Георгий так вспоминал впоследствии об этой поездке. Едва Михаил вошел в Гатчине в вагон поезда, как следом за ним вбежал какой-то солдат. Он стащил с головы шапку, и с большим почтением поклонился великому князю. На этой же станции сам Георгий Михайлович подошел к группе солдат, собираясь у них что-то спросить. К его удивлению, они очень обрадовались возможности поговорить с его высочеством. Им так хотелось иметь республику вместе с царем!
Но этот случай, описанный великим князем Георгием, не отражает в целом тогдашнее положение дел в армии. Дисциплина за последние месяцы резко ухудшилась. И дело не столько в самой революции, сколько в пресловутом «Приказе № 1», изданном 1 марта Петроградским Советом. Формально он был адресован только «солдатам Петроградского военного округа для немедленного и точного исполнения, рабочим Петрограда для сведения», но в течение короткого времени получил широкое распространение во всех воинских частях. Согласно этому приказу устанавливались новые права солдат, но на самом же деле он преследовал цель окончательно разложить армию, и стал примером узаконивания беспорядка, введенного Февральской революцией в жизнь войск. Солдаты в подавляющем большинстве увидели в нем лишь разрешение на неподчинение приказам. Воинская дисциплина заменялась не чем иным, как анархией.
Армия все больше и больше теряла боеспособность… Как писал впоследствии в книге «На пути к крушению» генерал Ю. Данилов, «армия была отравлена политикой, авторитет военачальников поколеблен, офицеры открыто оскорблялись; солдатам разъяснялось, что офицеры являются их внутренними врагами, жаждущими восстановить старый порядок. Я знаю много случаев отказа офицеров от их звания, чтобы иметь право продолжать служить своей стране пусть даже рядовыми солдатами, но без постоянных унижений!» В таких условиях командирам, конечно, очень трудно вести солдат в бой, да и просто заставить выполнять какую-то работу. «Солдаты предпочитали не двигаться, валяться в палатках, курить или играть в карты, что приводило к появлению цинги и других болезней. Они подчинялись – и то неохотно – только приказам своих комитетов, но как только они хоть немного вызывали их недовольство, приступали к их переизбранию… Позднее Временное правительство дополнительно назначило в каждой армии специального комиссара, избранного из самых левых элементов; эти комиссары представляли, так сказать, “глаз” революции. Все это привело к тому, что армиями командовал своего рода разношерстный триумвират и что их действия стали зависеть почти единственно от отношений, которые устанавливались между его тремя членами… Та же пародия на командование была организована в штабах армий и даже в Генштабе».
Стоит ли после этого удивляться, что великим князьям не нашлось места в «демократической народной армии»? В том числе, и великому князю Николаю Николаевичу, «Николаше», чье повторное назначение Николаем II на должность Верховного главнокомандующего новое правительство тут же отменило.
Даже французский посол Морис Палеолог с возмущением писал, что в Русской армии исчезла какая бы то ни было дисциплина: «Исчисляют более чем в 1200000 человек количество дезертиров, рассыпавшихся по России, загромождающих вокзалы, берущих с бою вагоны, останавливающих поезда, парализующих, таким образом, весь военный и гражданский транспорт».
Особенно много безобразий творилось на узловых станциях. Дезертиры заставляли пассажиров выходить из только что прибывшего поезда, занимали их места и требовали от начальника станции отправить поезд в том направлении, в котором они сами хотели ехать. Иногда это был поезд с солдатами, отправляющимися на фронт. Их требование, подкрепляемое угрозами, выполнялось. И вот на какой-нибудь станции дезертиры выходили, устраивали митинг, а потом требовали, чтобы их везли обратно к месту отправления.
Это стало несмываемым позором, который лучшие люди России глубоко переживали. Вот что писал Михаил Александрович по этому поводу британскому другу майору Симпсону: «Хочу, чтобы Вы знали, как мне стыдно за своих соотечественников, которые проявляют слишком мало патри отизма с самого начала революции и забывают о своих обязательствах перед союзниками, сделавшими для них так много. Но я все-таки надеюсь, что они одумаются и не станут предателями».
Одно утешало Михаила Александровича – дисциплина в Дикой дивизии, которой он когда-то командовал, оставалась на прежнем, высоком, уровне. Корнет Кабардинского полка Алексей Арсеньев написал впоследствии о тех тревожных днях: «Отречение Государя от Престола потрясло всех; того “энтузиазма”, с которым все население, по утверждению творцов революции, “встретило ее”, не было; была общая растерянность, вскоре сменившаяся каким-то опьянением от сознания, что теперь – “все позволено”. Всюду развевались красные флаги, пестрели красные банты. В Дикой Дивизии их не надели…» Офицеры и обычные воины остались после Февральской революции такими же надежными и исполнительными, как и прежде. И всех их очень интересовала судьба великого князя Михаила. Недаром, когда казачий офицер Сергей Курнаков – один из офицеров дивизии, вернулся из Петрограда в свой полк, его только и спрашивали о бывшем, любимом всеми, командире.
Офицер ответил, что Михаил Александрович находится в Гатчине, и «в настоящее время он в безопасности». Но кавказцы лишь сокрушенно качали головами и тихо говорили в ответ:
– Да хранит его Аллах – ведь он настоящий джигит… Почему он не приехал к нам, когда все это началось, не обратился за помощью? Мы бы никогда не оставили его в беде…
Это, кстати, говорит о том, что «клинки» у великого князя Михаила в ту пору были. Причем, очень надежные.
Впоследствии судьбы этих людей сложились по-разному. Дикую дивизию вскоре расформировали, большинство рядовых всадников вернулись домой, на Кавказ. Многие офицеры пошли служить в Добровольческую армию. Кто-то сложил голову за Белое дело, другим повезло – они выжили. Среди тех, кого судьба забросила на чужбину, оказался и Сергей Курнаков. Выходец из старинного дворянского рода, мужчины которого участвовали в походах А. В. Суворова
[234], в Отечественной войне 1812 года, в Крымской и турецкой кампаниях, был родным племянником княгини Александры Гастоновны Вяземской. Когда «красные» разгромили белогвардейцев, он уехал за границу и после долгих скитаний оказался в США. Там решил заняться вполне мирным делом – журналистикой. Спустя какое-то время вместе с несколькими товарищами открыл еще и школу верховой езды – сказался опыт кавалериста и пристрастие к лошадям.
