Шло время, а отношения двух кузенов, как и в юности, продолжали носить ровный характер, они иногда переписывались, и письма их дышали теплотой и участием друг к другу. После восшествия на престол в 1910 году Георг V написал Николаю II: «Да, мой самый дорогой Ники, я надеюсь, что мы всегда будем продолжать нашу с тобой дружбу… Навеки твой преданный друг Джорджи».
К этому времени отношения между двумя странами стали дружескими, и на мировой арене они выступали союзниками. Когда разразилась Первая мировая война, у «дорогого Ники» и «милого Джорджи» оказалось одно – главное – стремление: добиться победы над ненавистный общим врагом – Германией. Последнее послание Георга V Николаю II, датированное 17 января 1917 года, заканчивалось словами: «Навеки, дорогой Ники, твой самый преданный кузен и верный друг Джорджи». Заметим, русскому императору оставалось править державой чуть больше месяца.
Уже после отречения Николая II Британский кузен прислал на его имя телеграмму: «События последних недель глубоко опечалили меня. Мои мысли постоянно с тобой, и я всегда остаюсь твоим истинным, преданным другом, каким, как ты знаешь, я всегда был в прошлом». К сожалению, о последней весточке от «милого Джорджи» Николай Александрович так никогда и не узнал: министр иностранных дел Павел Милюков решил, что послание, адресованное императору, вовсе необязательно передавать человеку, который больше таковым не являлся. Такая вот логика представителей «новой власти»…
Когда же у Николая II возникло желание уехать вместе с семьей в Англию? Точно неизвестно, но вполне можно предположить, что уже в момент отречения от престола он не исключал такую возможность. И наверняка, читая в последующие дни газеты, полные клеветы и злобы против близких людей, его желание покинуть Россию, хотя бы временно, лишь усилилось.
Идею уехать в Англию, хоть и не сразу, поддержала Александра Федоровна. Она ведь там выросла, да и деться им с Ники больше было некуда! Она считала: Джорджи, хоть и не очень умен, все-таки монарх, и его долг – стать гарантом благополучия их семьи. В Лондоне, по крайней мере, не будет намеков на ее предательство, на то, что русская императрица работала в пользу Германии. Так думала обо всем случившемся Александра Федоровна… Но оказалось, что в Лондоне к «бреду», который она и опровергать-то не считала нужным, относились вполне серьезно. В мае 1917 года министерство иностранных дел Британии передало через своего посла Бьюкенена русскому министру иностранных дел, что «Британское правительство не может посоветовать Его Величеству оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны».
А что же сам король – тот, кто призван быть высшим моральным авторитетом, олицетворять честь, достоинство и величие Британской империи? Георга V, как это ни прискорбно, интересовала лишь политическая выгода. Он отбросил мораль и родственные чувства как старые, ненужные вещи. Тема семьи Романовых была предана забвению, словно ее и вовсе не существовало. Невольно вспоминается блестящий афоризм лорда Палмерстона
[241]: «У Англии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, лишь – постоянные интересы».
Когда в Лондоне стало известно о депортации бывшего императора и его семьи в какую-то глухомань, причем, с непонятной целью, оттуда не последовало ни единого запроса, ноты протеста. Король Георг V, «милый Джорджи», не сделал ровным счетом ничего, чтобы хоть как-то облегчить участь «дорогого Ники» и его близких. Забегая вперед, отметим: ни в 1917 году, ни позже он не проявил никакого интереса к судьбе своих родственников в России. Лишь единственный раз, весной 1919 года, король, уступая постоянным мольбам своей матери, вдовствующей королевы Александры, которая стремилась спасти жизнь родной сестры, согласился послать к берегам Крыма броненосец, чтобы вывезти оттуда вдовствующую императрицу Марию Федоровну.
Что ж, Бог ему судья!
…Не подозревая о том, что в Британии кардинально изменилось отношение к Романовым, Михаил Александрович возлагал всю вину за задержку с собственным отъездом на нерасторопность Временного правительства и его нежелание раздражать Петроградский Совет. Проходила неделя за неделей, а ответа на его запрос так и не было. Может, если так трудно получить разрешение на выезд в Англию, ему разрешат выехать хотя бы в Финляндию? В сложившихся обстоятельствах это могло стать своеобразной «страховкой», хотя он продолжал настаивать на том, что не собирается покидать Россию навсегда.
Недавно командующим Петроградским гарнизоном был назначен старый друг Михаила Александровича и его сослуживец по Дикой дивизии, генерал П. А. Половцов. В июне он приехал с официальным визитом в Гатчину, и с ним тут же связался адъютант Михаила, князь Вяземский, попросив о встрече с великим князем. Открыто нанести ему визит Петр Александрович не мог – это привело бы к неприятностям для обоих. А вот организовать тайную встречу с адъютантом его высочества оказалось возможным, и она состоялась в Гатчинском дворце. Тогда Вяземский прямо спросил: может ли Михаил Александрович получить разрешение на выезд в Финляндию вместе с семьей, в двух машинах?
Вернувшись в Петроград, Половцов вскоре встретился с Керенским. И у них состоялся весьма интересный разговор.
– Между прочим, ко мне поступила просьба от Великого Князя Михаила дать ему разрешение на выезд в Финляндию вместе с семьей, на двух машинах. Вы не раз говорили, что Вас восхищает его корректность и прямота, поэтому, я надеюсь, с Вашей стороны не будет возражений…
Керенский посмотрел на генерала сквозь полуопущенные веки.
– Если бы меня сейчас не было в Петрограде, что бы Вы стали делать?
– Я бы решил этот вопрос самостоятельно.
Керенский усмехнулся:
– Вот и решайте его самостоятельно.
Однако такое же разумное решение относительно бывшего императора и его семьи принято не было. Несколько месяцев Николай II, его близкие, прислуга – всего несколько десятков человек, находились под арестом в Александровском дворце. Режим содержания – очень строгий. Он определялся инструкцией, подготовленной тем же А. Керенским.
Арестанты постепенно, хоть и с трудом, привыкали к новым условиям. Дети со временем поправились, но гулять пока отправлялся один Николай Александрович. Правда, выйти на улицу ему было не так-то просто – согласно пресловутой инструкции надо получить на это разрешение. Комендант дворца назначал охрану из нескольких солдат, которые следовали по пятам за бывшим императором. То и дело он слышал команды: «туда нельзя», «идите медленнее», «поверните назад»… Все это унижало, оскорбляло, но… молчал. Стараясь как-то отвлечься, еще в первые дни такой жизни чистил снег в парке, колол лед. Постепенно свыкся со своим положением…
Безнадежность и тоска давили на душу не только членов царской семьи, но и их родственников. Пожалуй, лучше других выразил это состояние безысходности сын великого князя Павла Александровича и княгини Ольги Палей – Владимир
[242]. Талантливый поэт, казненный впоследствии большевиками, написал в июне 1917 года в дневнике: «Какое страшное, тяжелое время! Мы все живем слухами, предположениями, надеждами и воспоминаниями. Нет ничего вокруг настоящего. Все сбилось с толку, у всех в голове какая-то каша… Растет, развивается хамство. Как поганое дерево оно уже протягивается в разные стороны, зловонные ветки цепляются за все окружающее».
