– Отчего бы вам не уехать, хотя бы в Финляндию? – спрашиваю я Его Высочество.
– Нет, – тихо отвечает он и делает отрицательное движение головой. – Я останусь в России.
Мы переходим в гостиную, вспоминаем дивизию, корпус, отдельных лиц. Я говорю:
– Какое счастье, что этих частей не было с вами в феврале.
– Я ожидал катастрофы, но я и не имел прав на престол, – говорит Великий Князь, – и не видел возможности работать с министрами, которые против меня.
День проходит быстро; начинает спускаться ночь, я собираюсь уходить. – Вам все равно, как вернуться? – спрашивает меня Великий Князь. – Я хочу проехаться по воздуху и отвезу вас на вокзал в Царское Село.
На крыльце у автомобиля его высокая стройная фигура, а кругом резким контрастом революционные солдаты. Они так похожи на только что сбежавших преступников, да и шинели их удивительно напоминают рваные арестантские халаты. Что-то дрогнуло внутри, жутко стало мне – офицеру, а каково же ему? Но он как будто их не замечает, как будто не видит окружающего. Его Высочество садится за руль. Неразлучная с Великим Князем Наталия Сергеевна и я подымаемся за ним, и машина летит, как стрела, ведомая опытной рукой.
Быстро мелькают версты, с ними исчезают последние минуты, и на вокзале я расстаюсь навсегда с тем, чей светлый образ отходит уже в дорогие воспоминания».
…День 21 августа не предвещал ничего плохого. Михаил оставался дома, а Наташа и Джонсон уехали по делам в Петроград. Но в семь часов вечера на Николаевской улице неожиданно показалась колонна военных грузовиков. Человек шестьдесят вооруженных солдат быстро спрыгнули на землю и окружили дом великого князя. Капитан Андрей Козьмин, в сопровождении военного коменданта Гатчины, подошел к парадному входу, где их уже встречал взволнованный хозяин. Они сказали Михаилу Александровичу, что по приказу Керенского он арестован, а его дом взят под охрану.
Спустя полчаса из столицы вернулись Наташа и Джонсон. Им объявили, что они тоже арестованы. Козьмин протянул Михаилу Александровичу документ, кивнул на прощанье и уехал, оставив новоявленных арестантов «заботам» местного коменданта и его людей. Бумага была подписана бывшим революционером-террористом, а ныне руководителем военного министерства Борисом Савинковым
[244], и в ней говорилось, что «бывший великий князь Михаил Александрович» должен содержаться под арестом вплоть до дальнейшего специального распоряжения.
Михаил Александрович усмехнулся: с каких это пор он стал «бывшим Великим Князем»? Ведь никакого распоряжения на этот счет не было!
Впрочем, арест этот вполне объясним: новое правительство панически боялось «контрреволюции», которая могла выступать за восстановление монархии. Страхи Керенского были основаны, прежде всего, на слухах, которые поступали из Ставки. Оттуда ему доносили, что по вечерам, чтобы досадить «местным демократам», офицеры открывали окна штаб-квартиры и играли на рояле старый национальный гимн «Боже, Царя храни», а не марш революционеров – «Марсельезу».
Вот Михаила и арестовали – из-за боязни «монархической контрреволюции». Правда, непосредственная причина этого иная: она была обусловлена курьезным «планом» спасения Николая II и его семьи и возвращения их из Тобольска. Центральной фигурой в этой истории стала бывшая фрейлина императорского двора Маргарита Хитрово
[245]. Слепо преданная царской семье, Маргарита отправилась в Тобольск, захватив с собой огромное количество писем от разных лиц, адресованных Николаю и Александре, спрятав их в подушку. Через несколько часов после ее прибытия 18 августа в небольшой сибирский город, комнату бывшей фрейлины в гостинице обыскали, подушку вспороли и письма, конечно, нашли. Незадачливую путешественницу арестовали и на следующий же день отправили обратно в Петроград.
Письма носили личный характер, и в них не было никакой крамолы, но в безумной атмосфере, которая царила в те дни в Петрограде, арест Хитрово в Тобольске многими был воспринят как пресечение контрреволюционного заговора. Сильно преувеличенные слухи об этом «заговоре» дошли до правительства, но когда волнение немного улеглось, стало ясно, что поездка в Тобольск бывшей фрейлины – не более чем романтическое приключение.
Что же касается Михаила и Наташи, то своим арестом они были скорее удивлены, чем взволнованы. И молчать вовсе не собирались. Михаил Александрович тут же написал письмо Керенскому, в котором выразил протест. Новый вершитель судеб, которого теперь нередко называли «Наполеоном Всея Руси», ответил, что в данный момент считает необходимым держать его «в изоляции». Через несколько дней все же удалось выяснить, что семья пострадала из-за заговора, который так никогда и не имел места.
Зато следующий заговор, получивший впоследствии название «Корниловского мятежа», оказался вполне реальным.
…29 августа, в три часа ночи, Михаила и Наташу разбудил стук в дверь. На пороге стоял взволнованный комендант Гатчины. Он сказал, что дает хозяевам час на сборы, и после этого должен отправить их в Петроград. Но возникли непредвиденные обстоятельства: военные водители никак не могли завести машины Михаила, и им пришлось вызвать его личного шофера Ведикова, как он и просил, впрочем, с самого начала. В итоге выехали под конвоем в Петроград только в начале шестого утра.
С точки зрения охраны, они успели покинуть город как раз вовремя. Чуть позже, утром этого же дня, Дикая дивизия, которой когда-то командовал Михаил Александрович, окружила Гатчину. Всадники приняли непосредственное участие в мятеже, который А. Ф. Керенский спровоцировал поднять генерала от инфантерии Л. Г. Корнилова
[246].
Изначально генерал Лавр Корнилов призван был усилить своими действиями позиции правительства, а не выступать против него. Ведь после неудачного наступления наших войск летом 1917 и отставки генерала А. Брусилова его назначили на пост Верховного Главнокомандующего. Произошло это 19 июня. Почему же именно его? После провала наступления членам правительства стало ясно, что армией должен командовать человек железной воли, который сожмет войска в кулак и вернет им дееспособность. Корнилов оказался именно таким военачальником, поэтому его и назначили Верховным. Американский посол в России Д. Р. Фрэнсис
[247] так написал об этом назначении: «Корнилов сменил Брусилова на посту Верховного, так как он жестче и уже расстрелял сто сорок солдат».
