Помощь Керенского оружием большевикам – перед лицом наступающих на Петроград войск Корнилова, оказалась для него же гибельной. Он усмирил Корнилова, взяв его под арест, но потерял доверие остальных генералов. Керенский связался с экстремистами, и теперь должен был определиться в отношениях с ними. Возможность восстания большевиков с каждый днем становилась все более очевидной. Но теперь не было рядом ни Дикой дивизии, ни Крымова, ни Корнилова – никого, кто мог бы помочь его подавить. Окончательно Керенский понял, что остался в одиночестве, когда три дивизии казаков, которым он приказал защищать Петроград, отказались «оседлать своих лошадей». В самой же столице большая часть Петроградского гарнизона отказалась выполнять его приказы, и Керенскому пришлось направить для защиты Зимнего дворца лишь кадет и женский батальон.
Всерьез испугались большевистской угрозы и в Гатчине. Все разговоры велись только о возможном восстании. И вот 25 октября Петроград пал. Михаил Александрович сделал в дневнике запись: «Зимний захвачен большевиками… Совет республики разогнан большевиками, штаб Петроградского округа в их руках. На некоторых улицах стрельба. Весь гарнизон перешел на сторону большевиков… Керенский уехал на станцию Дно за подкреплением».
На следующий день он написал, что «вся власть в руках Военно-революционного Комитета. Все банки, министерства захвачены. Зимний дворец… защищали кадеты и женский батальон, много погибших. Весь кабинет министров арестован и находится в «Крестах». Словом, большевики одержали полную победу… но как долго она продлится?»
А Гатчина все еще была в руках войск, верных Временному правительству. В город вошли казаки, во дворце разместился с ближайшими помощниками измученный всем случившимся Керенский. Ему едва удалось ускользнуть из столицы, и теперь он надеялся на поддержку войск. Вот как описывает его поведение в книге «Страдные годы России» граф В. П. Зубов
[250]: «27 октября Керенский вернулся в Гатчину в сопровождении кавалерийской дивизии, следовавшей за ним нехотя, лишь потому, что видела в нем единственного представителя порядка, и что надо было бороться с беспорядком. Я еще вижу Керенского, входящего с видом Наполеона, заложив руку за борт военной тужурки, в ворота Кухонного Карэ во главе высших офицеров. Я наблюдал эту сцену из окна бельэтажа. Он направился в квартиру коменданта. Я еще был должностным лицом состоявшего под его председательством правительства, и в качестве «хозяина» дворца сошел туда справиться о его желаниях. Когда я вошел, он только что начал играть партию на стоявшем там маленьком бильярде и встретил меня с кием в руке. Он попросил отвести комнаты для себя и «своей свиты». При этих словах я с трудом сохранил серьезный вид. Он, очевидно, страдал мегаломанией. В своих речах он часто представлял себя облеченным верховной властью, каким-то мистическим образом перешедшей на него от императора. Теперь, утопая, он еще говорил о «своей свите».
Михаил и Наташа ходили по улицам, чтобы лучше понять, что происходит, услышать последние новости. Им удалось узнать, что войска все еще поддерживали правительство, а немногим остававшимся здесь большевикам удалось ускользнуть. Это известие воодушевило Михаила, и он написал в дневнике, что большевики не чувствуют себя так уж хорошо.
Настроение в этот день 27 октября у Михаила было неплохое. После обеда он решил даже вместе с Наташей пойти в кинотеатр. Там показывали новый фильм с участием первой итальянской кинозвезды Франчески Бертини
[251]. Почему бы им его не посмотреть? Как знать, возможно, человек, который еще совсем недавно был провозглашен императором всея Руси, выразил, таким образом, презрение к большевикам, которые начали беспрецедентную атаку на страну…
К сожалению, эта атака оказалась успешной. Это вынужден был признать генерал Петр Краснов, возглавлявший теперь Третий Кавалерийский корпус. Несколько сотен казаков, находившихся в Гатчине, направлялись под его командованием в Царское Село. На следующий день он планировал оказаться со своими людьми в Петрограде, где власть уже захвачена большевиками. Однако после единственного боя между казаками и отрядами большевиков, силы Краснова вынужденно отступили в Гатчину. Это стало бесславным концом для Керенского.
Теперь Михаил окончательно понял – надо уезжать. Единственная надежда – разрешение на выезд в Финляндию, и воспользоваться им необходимо немедленно. Но как? Ведь кругом большевики. Вечером 30 октября он отправил Джонсона во дворец, чтобы узнать последние новости. Они оказались неутешительными: положение в Гатчине критическое.
На помощь пришла одна из ближайших Наташиных подруг – родственница Владимира Набокова
[252], Надежда
[253]. Она предложила план бегства, сказав: сейчас или никогда. Срочно начали собирать вещи, конечно, самые ценные. Занимались этим до самого утра, не покладая рук. Практичная Наташа понимала: проще всего вывезти драгоценности. И стала аккуратно, один за другим, доставать из многочисленных орденов, врученных в разные годы Михаилу, драгоценные камни. Позже Тата вспоминала, насколько же предусмотрительной оказалась ее мать. Эти камни оказались для них в дальнейшем настоящим спасением.
А Михаил, глядя, как Наташа сосредоточенно собирала в мешочек сверкающие камни, вспомнил тот, который когда-то сам потерял. Случилось это давно – в январе 1903 года, во время исторического бала-маскарада, ставшего в некотором роде прекрасной лебединой песней империи.
Все члены семьи – в одеждах семнадцатого века. На Ники облачение Алексея Михайловича
[254], второго царя из династии Романовых. Очень красивое – малинового цвета, расшитое золотом и серебром. А Аликс – в сарафане из золотой парчи, украшенной изумрудами и серебряным шитьем, одежде Марии Милославской
[255], первой жены Алексея Михайловича. Серьги в ее ушах оказались такими тяжелыми, что ей трудно было нагнуть голову. А вот с ним, Михаилом, во время этого бала произошел неприятный инцидент, который теперь он рассматривал как некий зловещий знак.
