Дружил великий князь и еще с одним очень интересным человеком, жившим в то время в Гатчине, – с графом Валентином Платоновичем Зубовым. Осенью 1917 года, после прихода к власти большевиков, он не раз со страхом думал о возможном будущем Михаила Александровича в России и убеждал его уехать – пока хотя бы в столицу. Уже оказавшись в эмиграции, он написал воспоминания. В них есть строки и о великом князе Михаиле: «После октябрьского переворота его положение стало небезопасным, в особенности потому, что в этом небольшом городе он мозолил глаза враждебному местному Совету. В привилегированном положении, в котором я находился, я мог быть полезен Михаилу Александровичу, как в маленьких вещах, так и в более крупных. Я не мог, не компрометируя себя, посещать его, и мы встречались либо как бы случайно на улице, либо в доме его секретаря Джонсона после наступления темноты. Но главным образом, мы сносились через последнего, приходившего ко мне во дворец…
Пока что великого князя еще не беспокоили, но я предвидел катастрофу, на которую он и его супруга старались закрыть глаза. Неоднократно я старался убедить их и лично, и через Джонсона, что в Петербурге они будут в большей безопасности. У них там был дом, который у них еще не отняли, по крайней мере, не их частную в нем квартиру. Но привычка удерживала их в Гатчине, и все мои уговоры оставались тщетными. Как следствие октябрьского переворота они, как и все другие, потеряли всю свою наличность и доходы, и на жизнь им оставалось лишь содержимое Гатчинского дома и Петербургской квартиры, которое они понемногу распродавали…»
Но, советы – советами, только всегда ли мы к ним прислушиваемся? Жизнь семьи Михаила Александровича шла своим чередом. Подоспело Рождество, и в доме установили елку. На праздник зажгли свечи, все вместе танцевали, играли в «кошки-мышки». А когда до конца старого года оставалось чуть больше часа, сели за стол, как написал в дневнике великий князь, «не столько для того, чтобы встретить Новый год, а чтобы проводить проклятый 1917 год, который всем принес много зла и несчастья».
Но и новый, 1918 год, не принес улучшений. На выборах в Учредительное собрание большевики набрали менее четверти голосов, и после этого решили применить силу. Когда 5 января к Таврическому дворцу направлялась колонна демонстрантов, чтобы выразить поддержку открывшемуся Учредительному собранию, большевики открыли, без предупреждения, по безоружным рабочим огонь. Печальная судьба постигла также двух депутатов, бывших министров Временного правительства, А. Шингарева
[261] и Ф. Кокошкина
[262]. 28 ноября 1917 года они были арестованы большевиками по постановлению Пг. ВРК
[263] как лидеры «партии врагов народа» и заключены в Петропавловскую крепость. 6 января 1918-го из-за плохого состояния здоровья их перевели в Мариинскую тюремную больницу. А ночью солдаты караула убили обоих прямо в палате.
Днём, накануне убийства, солдаты караула попросили у родственников деньги на покрытие своих «издержек», и тут же получили их. Но это не помешало им хладнокровно совершить злодеяние. Сестра А. И. Шингарева, Александра Ивановна Шингарева, вспоминала: «А в половине первого пришли “они” и убили его. Пришли под предводительством солдата Басова, который брал у меня деньги, сказал, что идёт сменить караул. Солдат Басов потребовал у сиделки лампу. Часть матросов осталась на лестнице, а другие пошли в комнату Андрея Ивановича и там, когда Басов светил, его убили тремя выстрелами в лицо, грудь и живот. Затем пошли в комнату Кокошкина, убили того и сейчас же ушли. Внизу швейцару сказали, что сменили караул и ушли. Растерявшиеся сиделки от страха не знали, что делать. Проснувшиеся больные подняли тревогу. Кто-то побежал вниз, сказал швейцару. Пришёл дежурный врач. Кокошкин был мёртв. Андрей Иванович ещё жил, был в сознании. Через полчаса он умер, уже без сознания.
Ночью все телефоны в больнице не действовали и известить никого о происшедшем из больницы не могли…»
Трагическая гибель А. И. Шингарёва и Ф. Ф. Кокошкина получила широкий общественный резонанс. В похоронах на кладбище Александро-Невской лавры участвовали несколько тысяч человек. Но их убийцы так и не понесли наказания.
Россия не была теперь монархией или республикой. Потеряла она и демократию. Ее место заняла большевистская «диктатура пролетариата», одним из главнейших условий которой стал арест или казнь политических оппонентов. Повсюду процветали убийства и грабежи. Многие простые люди теперь ожидали прихода немцев, полагая, что при них жизнь станет более безопасной.
Большевики же больше не могли продолжать войну с Германией. В последующие два месяца Михаил Александрович много писал в дневнике о возможном сепаратном мире. Кратко его отношение к этому можно выразить словами, которые вырвались у великого князя из глубины сердца: «Какой позор для России!» Но этот позорный мирный договор все же был подписан большевиками – 3 марта 1918 года, в Брест-Литовске. Он означал конец войны между Россией и Германией, но дал толчок к развязыванию Гражданской войны. Теперь русские убивали своих же, брат шел на брата…
…7 марта день выдался тихий, спокойный. Михаил сидел на балконе, любуясь покрытой снегом дорогой и поднявшимся над верхушками сосен неожиданно ярким для начала весны солнцем. Его по-прежнему мучила язва, поэтому он отдыхал от дел, лишь иногда брал в руки гитару или делал записи в дневнике. Сейчас он, желая описать вчерашний день, успел лишь вывести на бумаге: «Вечером…» и как раз в это время услышал какой-то шум. Поднял глаза и увидел, как прямо к их дому бегут по улице вооруженные люди. Буквально через несколько минут они оказались во дворе и подбежали к балкону, где он сидел. Кто-то из них грубо крикнул Михаилу, что он и Джонсон арестованы.
– По чьему указанию?
В ответ великому князю протянули ордер, подписанный председателем Петроградской ЧК Моисеем Урицким
[264].
