И все же она ликовала: «Целую неделю или около того мы наслаждались дорогими винами и изысканными блюдами». Но праздник оказался преждевременным. Сначала выразил недовольство Датский двор. В письме, полученном руководством аукциона Сотби, в ультимативной форме указывалось, что представленные здесь награды – не для продажи. Орден Слона тут же убрали. Вслед за этим поступило требование из Букингемского дворца – вернуть два Британских ордена. 12 декабря 1938 года газета «The Times» объясняла это существующим правилом: когда человек, награжденный одним из этих двух орденов, умирает, его наследники должны вернуть награду властям. Но они, однако, игнорировали одно очень важное обстоятельство: это правило не распространялось на членов Августейшей семьи. Неважно – Британской или зарубежной.
Дворцовые служащие в Лондоне вели себя корректно, но твердо. В разговоре с Татой они пообещали, что ее мать получит некую денежную компенсацию. Но дальше обещаний дело не пошло. Наталия Сергеевна так ничего и не получила за ордена мужа.
Примеру официальных лиц Британии, выступивших против продажи высоких наград, последовали и представители других стран. В результате их действий продажу орденов отменили. Только правительство одной страны, Японии, согласилось выкупить орден Хризантемы, которым наградило когда-то великого князя Михаила.
Потерпев полное фиаско, Наталия Сергеевна оказалась даже в худшем положении, чем прежде. Полученная ею сумма не могла покрыть расходы на услуги экспертов и посредников. Ей пришлось продать ряд дорогих ее сердцу вещей. Одной из них стала любимая Михаилом золотая флейта. Женщина ни на что не жаловалась, молчала, стойко перенося очередной удар судьбы. А вот Тата тогда очень за нее переживала: «Я могу лишь плакать, когда думаю о матери». И действительно, она ведь опять осталась ни с чем.
Но переживания дочери, видимо, оказались недолгими. Тата, живя в Англии, многие годы не видела, после случившегося на аукционе Сотби, свою мать. В сентябре 1939 года началась Вторая мировая война, и уже в июне 1940 года Париж оккупировали фашисты. Разорвалась последняя ниточка, связывавшая родных людей. Вплоть до окончания войны Тата не имела вестей о постаревшей матери. Лишь в 1946 году ее юная дочь Паулина смогла найти в Париже бабушку. Увидев ее, девушка пережила потрясение. Наталия Сергеевна по-прежнему ни на что не жаловалась, но невооруженным взглядом было видно, что она жила впроголодь, а ее одежда – хотя тщательно выстиранная и выглаженная, сильно изношена. Судя по воспоминаниям Паулины, на ее перчатках «из-за штопки не было живого места».
Теперь у Наталии Сергеевны не осталось и тени надежды получить деньги, принадлежавшие когда-то ее любимому мужу. Она жила в крохотной каморке, предоставленной ей из милости русской эмигранткой госпожой Анненковой. Денег она с Брасовой не брала, ей, казалось, доставляло огромное удовольствие наблюдать унижение этой некогда прекрасной женщины. Поэтому, до поры до времени, и терпела ее присутствие в собственном доме. А несчастная женщина упорно молчала. Ведь идти ей теперь было некуда.
Семья Мамонтовых, жившая в Париже, поддерживала ее как могла. Несмотря на давний развод с Сергеем Ивановичем, они по-доброму принимали и угощали Наталию Сергеевну, чем могли. Ведь бедняжка «выглядела такой бледной и худой». Иногда старые друзья, в том числе, князь Феликс Юсупов, посылали ей немного денег. Регулярно помогала и жившая в Англии внучка Паулина, ежемесячно выкраивая для нее некоторую сумму из своего заработка. Но все это – крохи, их не хватало на обеспеченную жизнь.
Через пять лет после того, как Паулина разыскала ее в послевоенном Париже, Наталия Сергеевна заболела. Она чувствовала – конец ее близок.
…Женщина лежала на узкой кровати, отвернувшись лицом к стене. Ей никого не хотелось видеть, ни с кем – общаться. Несколько месяцев назад у нее стала болеть грудь, и казалось, что с каждым днем – все сильнее. Она понимала: надо идти в больницу, обследоваться. Но на это нужны деньги, и немалые. А их у нее в последние годы едва хватало на полунищенское существование. Да и белье смущало: изношенное, штопаное не раз, пожелтевшее от времени. Как же она в таком виде покажется перед доктором?
Вот так и уходило драгоценное время – в раздумьях, сомнениях, стремлении смирить гордыню. Когда, наконец, она собрала необходимую сумму, урезав предварительно свой рацион до невозможного по обычным человеческим понятиям минимума, и пришла на прием к врачу, оказалось – поздно. Диагноз подтвердил ее худшие опасения. Рак. И надежды на спасение никакой.
Как об этом узнала квартирная хозяйка? Видно, по взгляду ее остановившемуся догадалась, по стонам, которые она не могла сдержать, когда накатывала адская боль, и они доносились до самых отдаленных уголков квартиры. Не пожалела… и раньше-то не больно ее жаловала, считала гордячкой, при каждом удобном случае старалась съязвить, унизить, подчеркнуть зависимое перед собой положение. А тут – и вовсе церемониться не стала. Выставила Наталию Сергеевну за дверь, даже не сказав ей доброго слова на прощанье. Ведь платить за комнату с выцветшими обоями и полусгнившей мебелью та не могла…
Что оставалось делать больной одинокой женщине, перешагнувшей семидесятилетний рубеж? Долго раздумывать не было – ни времени, ни сил. Стараясь скрыть слезы отчаяния, обратилась за помощью в благотворительное общество, к соотечественникам-эмигрантам. Тяжкое это для нее испытание. Но другого выхода эта гордая женщина найти не смогла…
В лечебнице Леннека – для бедняков, Брасову довольно быстро невзлюбили. Правда, в самые первые дни ее жизни там жалкие в своей обездоленности старухи-француженки все же пытались как-то помочь. Обыватели среднего достатка и особенно те, кто несколько богаче, довольно часто присылали туда вышедшую из моды одежду, обувь, белье. Порой попадались очень приличные вещи, надеть которые совсем не стыдно. И их находившиеся в лечебнице женщины носили, поминая добрым словом благодетелей. Как-то раз Наталии Сергеевне принесли платье – замысловатого фасона, хорошо сшитое, да и материя – из дорогих. Видно, надевала его бывшая хозяйка всего несколько раз.
Ей бы – обрадоваться, поблагодарить. Да хотя бы улыбнуться в ответ на добрый жест! Нет! Лишь небрежно скользнула взглядом по платью и, холодно усмехнувшись, сказала:
– Я такое не ношу…
Поведение нищей старухи обескуражило всех, кто стал невольным свидетелем этой сцены. Просто возмутительно! Что это она о себе возомнила? Можно подумать, что наряд, в котором она переступила порог богадельни, чем-то лучше. Да ничего подобного! Ему, пожалуй, лет двадцать, не меньше, давным-давно из моды вышел… А перчатки! Как только они у нее на руках держатся? Ведь тонкая ткань совсем истерлась – сплошная штопка! И при всем этом – презрительно молчит, ни с кем даже словом обмолвиться не хочет. Ведет себя, словно королева какая-нибудь…
Невдомек было этим несчастным, что они недалеки от истины.
Наталия Сергеевна действительно никому ничего не хотела объяснять, рассказывать о себе. Зачем? Да и поймут ли эти люди ее сердечную боль и тоску? Пусть лучше отчаяние уйдет вместе с ней из этого мира, в котором давно не осталось почти никого из тех, кто был ей когда-то бесконечно дорог. Из близких людей – лишь дочь и внучка. Но они – далеко, и вовсе не спешат к умирающей матери и бабушке…
