«31 октября 1912 г.
Hotel du Parc. Cannes
Моя дорогая Мама́!
Если б ты знала только, как мне тяжело и больно огорчать тебя, а я знаю, что мое письмо принесет тебе большое горе, и заранее прошу тебя выслушать и простить меня. Я так хочу, чтобы ты поверила моим словам, что мне более чем тяжело огорчать тебя, дорогая Мама́, но я обязан сказать тебе, что 16 / 29 октября, то есть две недели тому назад, я женился на Наталии Сергеевне Брасовой. Все последнее время я страшно мучился, что я не мог в силу обстоятельств говорить с тобой о том, что составляло все эти годы главный смысл моей жизни, но ты сама, по-видимому, этого никогда не хотела. Вот уже пять лет, как я познакомился с Наталией С[ергеевной], и люблю и уважаю ее с каждым годом все больше, но нравственное состояние было у меня всегда очень тяжелое, и последний год в Петербурге в особенности привел меня к сознанию, что только женитьба поможет мне выйти из этого тяжелого и ложного положения.
Но, не желая тебя огорчать, я, может быть, никогда бы на это не решился, если бы не болезнь маленького Алексея и мысль, что Наследником меня могли бы разлучить с Наталией С[ергеевной], чего теперь уже быть не может. Повторяю опять, что меня больше всего мучает мысль, что я тебя и Ники так ужасно огорчу, но продолжать такую жизнь, как до сих пор, для меня было слишком невыносимо. Итак, умоляю тебя, моя дорогая Мама́, прости и пойми меня как мать, которую я так горячо люблю всем моим сердцем.
Твой Миша».
На следующий день он написал покаянное письмо старшему брату, пытаясь объяснить мотивы своего поступка, и просил его простить, так как давал Николаю обещание не жениться на Наталии Сергеевне.
Это письмо император получил в очень тяжкие для себя дни. От кровоизлияния, продолжавшегося не один день, медленно умирал в Спале, в Царстве Польском, его восьмилетний сын – наследник престола Алексей. Мальчик, прыгнув в лодку, оступился и ударился внутренней частью бедра об уключину. Началось кровотечение, которое невозможно было остановить из-за болезни ребенка – гемофилии. Образовалась огромная гематома, которая сдавливала нервные окончания. Она причиняла несчастному невыносимые страдания.
Поток телеграмм тут же хлынул из Спалы в Санкт-Петербург. Из столицы один за другим приехали именитые врачи: педиатр Острогорский
[80], хирург Раухфус
[81], Федоров
[82], Деревенко
[83]… Однако никто из них не мог помочь ребенку, кровотечение не прекращалось. Это стало началом кошмара. Одиннадцать дней он находился между жизнью и смертью. Когда ненадолго наступило облегчение, Алексей попросил родителей: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник». Спать он почти не мог, говорить – тоже. Только тихонько стонал.
Императрица Александра Федоровна все это время не отходила от постели больного сына. В один из самых тяжких дней она прислала мужу записку: «Алексей так мучается, что должен с минуты на минуту умереть». Позвали священника, чтобы причастить несчастного.
Но в душе мать не верила, что конец Алексея близок. Она решила обратиться за помощью к сибирскому «старцу» Григорию Распутину
[84], которому безгранично верила – ведь он не раз помогал ее сыну. Попросила свою фрейлину Анну Вырубову
[85] отправить ему телеграмму.
Императрица умоляла Распутина помолиться за жизнь сына. И он тут же откликнулся на отчаянную мольбу обезумевшей от горя матери. В его ответной телеграмме были такие слова: «Бог воззрил на твои слезы. Не печалься. Твой сын будет жить. Пусть доктора его не мучат». Спустя сутки кровотечение действительно прекратилось. Мальчик медленно, но верно пошел на поправку. Можно ли после этого осуждать мать за ее безграничную веру в безграмотного сибирского мужика?
Михаил знал о несчастье, постигшем маленького племянника и всю семью. Очень переживал. Но оттягивать объяснение с державным братом он тоже не мог. Ему хотелось снять камень с души. И он написал:
«Дорогой Ники!
Я знаю, что мое письмо принесет тебе большое горе, и я прошу тебя заранее, выслушай и пойми меня как твоего брата. Мне тем более тяжело огорчать тебя теперь, когда ты без того так озабочен болезнью Алексея, но именно это последнее обстоятельство и мысль, что меня могут разлучить с Наталией Сергеевной Брасовой, заставили меня обвенчаться с ней. Прошло уже пять лет, что я ее люблю, и теперь уже не могут сказать, что с моей стороны это было простое увлечение.
Наоборот, с каждым годом я привязываюсь к ней все сильнее, и мысль, что я могу лишиться ее и нашего ребенка, мне слишком невыносима. Первое время я не думал о возможности брака с нею, но эти пять лет и в особенности последний год в Петербурге изменили мои намерения.
Ты знаешь, что, несмотря даже на тяжелую двухлетнюю жизнь врозь (когда я был в Орле), у нас всегда была своя семья, я всегда смотрел на Наталию С[ергеевну] как на свою жену и всегда уважал ее, поэтому мне были страшно тяжелы те унижения и оскорбления, которые неизбежны при ее положении [и которые] приходилось ей переносить в Петербурге. Я тебе даю мое слово, что я не действовал ни под чьим давлением. Наталия С[ергеевна] никогда со мной об этом не говорила и этого не требовала, я сам пришел к сознанию, что иначе жить нечестно и надо выйти из этого ложного положения. Не скрою от тебя, что командовать кавалергардами мне было очень трудно и тяжело. Я чувствовал все время, что по своим привычкам, вкусам и стремлениям я совершенно не подхожу к ним, не говоря уже о том, что я не привык к городской жизни без воздуха и движения, благодаря чему я всю зиму хворал. Если б ты пошел навстречу некоторым моим желаниям, то ты во многом облегчил бы мне мое тяжелое положение. Я так просил мне не давать полка в СПб, зная заранее, что во время пребывания там Мама́ моя личная жизнь уже не может существовать.
