Михаил Александрович и приближенные стояли здесь же, все без черкесок, без погон, в одних бешметах. Как раз в этот момент мимо проходила воинская часть, от нее отделился военный врач и, приняв “прилавок” моего мужа за полковую лавочку, а Михаила Александровича за приказчика, начал, обращаясь к великому князю на “ты”, необычайно хвалить его за расторопность, за организацию такого прекрасного прилавка.
– Вот это ты молодец! – кричал доктор, хлопая по плечу Михаила Александровича. – Две недели мечтаю выпить чаю с лимоном! Нигде нет, а у тебя, братец, все есть!
Порывистостью военного врача Михаил Александрович был так смущен, что ничего не мог выговорить… Улыбаясь, указывая на мужа, он только говорил: “Да нет, это он не продает… это он для себя…”
Но доктор не унимался, пока князь Вяземский не шепнул ему, кто перед ним. Доктор оторопел, но Михаил Александрович уверил доктора, что ровно ничего не произошло, и в виде подарка завернул ему с “лотка” моего мужа пакет с фруктами».
Михаил Александрович гордился своими воинами с первых же дней боев. Дивизию, после окончания формирования и обучения личного состава, вскоре бросили на австрийский фронт. Еще только двигалась она на Запад – эшелон за эшелоном, а впереди стремительно неслась, как выпущенная из лука стрела, легенда. Неслась через окопы, поля и леса – к Вене и Будапешту. В уютных кофейнях, ресторациях и на улицах двух городов только и разговоров было, что на русском фронте появилась откуда-то с кавказских гор страшная конница. Грозные всадники в длинных одеждах и огромных меховых шапках не знают, мол, пощады, вырезают мирное население и питаются человечиной. И этому верили, причем, не только досужие городские болтуны, но и штабные австрийские офицеры, имевшие смутное представление о России и населявших ее народах.
Эта леденящая кровь в жилах легенда всячески поддерживалась австрийским командованием, желавшим, во что бы то ни стало, поднять боевой дух разноплеменных войск его апостольского величества императора Франца-Иосифа. Но никакие увещевания и призывы к сопротивлению «дикарям» не помогали. Вооруженные шашками и кинжалами, они бросались на противника, внося смятение и ужас в его ряды. Лихие кавказские всадники шли в атаку как на праздник. У них был обычай, который потрясал русских офицеров, в том числе, и великого князя. Бойца, павшего в бою, они не обмывали, как это принято у христиан. Ведь Аллах должен видеть, как сражался с врагом мусульманский воин, какие раны он получил в бою за Отечество и русского императора!
Австрийцы начали массово сдаваться в плен. Тогда их высшее командование стало распространять в войсках слух, что «эти азиатские дикари вырезают поголовно всех пленных». Но ничего не помогало. Увещеваниям никто не верил. Австрийские чехи, хорваты, далматинцы, румыны, русины, сербы целыми воинскими соединениями под звуки полковых маршей, с развернутыми знаменами переходили на сторону русских.
В конце октября великий князь отправился в Ставку, которая находилась тогда под Барановичами, чтобы встретиться со старшим братом. Николай II был наслышан об успехах Михаила, и радовался его душевному подъему. Спустя три дня после этой встречи, 27 октября, он написал императрице Александре Федоровне: «Всю субботу имел удовольствие провести с Мишей, который стал совершенно как прежний, и опять такой милый. Мы вместе ходили к всенощной и расстались после обеда».
После краткого пребывания в Ставке Михаил выехал в Гатчину. Ему не терпелось увидеть семью, решить неотложные дела. Он понимал, что на фронте постоянно рискует жизнью и волновался за близких. Что будет с ними, если его убьют? А ведь от этого никто не застрахован – ни рядовой, ни генерал… и хотя у командира дивизии все-таки больше шансов остаться в живых, чем у других, Михаил – не тот человек, который в случае опасности станет прятаться за спины сослуживцев.
В случае если его все-таки убьют, Наташа не унаследует абсолютно ничего. Манифест 1912 года по-прежнему оставался в силе, и юридически Михаил не имел права пользоваться своими имениями и капиталом. Но почему же должен быть наказан, в случае гибели отца, невинный маленький Георгий, который до сих пор считался незаконнорожденным? Это несправедливо – не по-Божески и не по-человечески. И страдающий отец написал брату-императору: «Мне очень тяжело покидать семью, которая находится в двусмысленном положении. Я хочу, чтобы мой возлюбленный сын был принят в обществе как сын Великого Князя, а не как сын неизвестного отца, как указано в свидетельстве о рождении… В данный момент он не осознает своего положения, но в будущем это может на нем сильно сказаться. Ведь он-то ни в чем не виноват! Пожалей его и меня, как его отца…»
Из тихой, мирной Гатчины Михаил опять отправился на фронт. Опасно ли там было, как об этом писали газеты? Он уверял свою Наташу, что все это – преувеличения, а уж лично для него – опасности и вовсе никакой нет…
Оставшись дома опять в одиночестве, без мужа, Наташа решила отправиться в Москву. Слишком многое в Гатчине наводило ее на грустные мысли, напоминало о былой отверженности обществом. В Москве она поселилась в доме родителей, но очень быстро пришло осознание того, что, приехав в Первопрестольную, она совершила ошибку. Москва оказалась «слишком грязной и запущенной».
Молодая женщина решила вернуться в Гатчину, в дом на Николаевской улице. Она не знала, как долго ей придется здесь жить одной, но понимала: война к Рождеству не закончится. Каждый день она видела проходящие мимо эшелоны с ранеными. На уставших лицах людей не было улыбок, как в самом начале войны.
В 1908 году Михаил унаследовал особняк в Санкт-Петербурге, принадлежавший когда-то его дяде – великому князю Алексею Александровичу
[119], умершему холостяком. Михаил никогда не жил в нем с семьей, потому что Наташе в императорские резиденции ход был заказан. Когда же началась война, он решил открыть там госпиталь. Практически все заботы по его организации легли на плечи любимой жены. Но предприимчивости и житейской смекалки ей не занимать! В кратчайшие сроки она нашла оборудование, медицинский персонал, медикаменты – словом, все, что необходимо. В госпитале сто коек предназначались нижним чинам и двадцать пять – офицерам. С первого же дня ни одна из них не пустовала. Кроме того, по примеру других светских дам, она организовала еще один небольшой лазарет, на тридцать коек, в Гатчине, на Багговутовской улице. Это та помощь, которую она была должна и могла оказать своей попавшей в беду Родине.
Жизнь наполнилась новым смыслом. Почти все время и силы уходили на оказание помощи раненым. И Наташа практически перестала замечать косые взгляды, которые ей то и дело бросали вслед многие гатчинцы. К тому же, теперь она – жена великого князя, а не просто его возлюбленная. Это придавало ей уверенности, успокаивало.
