Мне кажется, что люди, толкающие тебя на противоположный путь, то есть на конфликт с представительством страны, более заботятся о сохранении собственного положения, чем о судьбе Твоей и России.
Полумеры в данном случае только продлят кризис и этим обострят его. Я глубоко уверен, что все изложенное подтвердят тебе и все те из наших родственников, кто хоть немного знаком с настроениями страны и общества. Боюсь, что эти настроения не так сильно ощущаются и сознаются у тебя в Ставке, что вполне понятно, большинство же приезжающих с докладами, оберегая свои личные интересы, не скажут резкую правду.
Еще раз прости за откровенное слово; но я не могу отделаться от мысли, что всякое потрясение внутри России может отозваться катастрофой на войне. Вот почему, как мне ни тяжело, но любя тебя так, как я тебя люблю, я все же решаюсь высказать тебе без утайки то, что меня волнует»
[160].
Запечатав конверт, Михаил подумал: он-то написал это письмо, исходя из собственного опыта, после долгих мучительных раздумий. А вот свободен ли в помыслах и поступках сам Николай? Ответит ли он на это послание – крик исстрадавшейся души честного, здравомыслящего человека? Его собственного брата и, что немаловажно, гражданина.
Как и следовало ожидать, ответа Михаил не получил.
Кстати, осенью 1916 года тревожные письма о политической обстановке в стране посылали императору и другие Романовы. Великий князь Георгий Михайлович, человек по природе своей очень скромный, всегда старавшийся держаться в стороне от политики, вынужден был написать 11(24) ноября 1916 года Николаю Александровичу: «Положительно, у всех заметно беспокойство за тыл, т. е. за внутреннее состояние в России. Прямо говорят, что, если внутри России дела будут итти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то тогда конец всему. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная.
Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства для ограждения тебя от обмана различных министров.
Эта мера считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу. Если бы я это слышал от левых и разных либералов, то я не обратил бы на это никакого внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно; вот почему я решился написать это тебе.
Признаюсь, что я не ожидал, что я услышу здесь, в армии то же, что я слышал всюду в тылу. Значит это желание всеобщее – глас народа, глас Божий, и я уверен, что Господь тебе поможет пойти навстречу всеобщему желанию и предупредить надвигающуюся грозу из нутра России».
…Спустя шесть дней после того, как великий князь отправил письмо старшему брату, 17 ноября, он вместе с Наташей и Алексеем Матвеевым, служившим управляющим делами Михаила Александровича, отправились в Ай-Тодор, прекрасное имение великой княгини Ксении, все увитое глициниями, находящееся на Черноморском побережье, недалеко от Ялты. В течение следующих трех недель Михаил отдыхал, и никто не смел нарушить его покой. За этим строго следила Наташа.
Возможно, лечение следовало продолжить, ведь климат в Крыму – благодатный, он мог принести несомненную пользу. Но… приближалось Рождество, и Михаил с Наташей решили ехать в Брасово. Им давно хотелось провести там Рождество – вместе с детьми и друзьями. Они выехали из Ай-Тодора 18 декабря, и уже через два дня были в своем имении. Приехали туда незадолго до появления детей и слуг, которые выехали в Брасово из Петрограда. Как раз хватило времени, чтобы как следует подготовиться к празднику.
Вот и гости стали съезжаться. Знакомые, дорогие, улыбающиеся лица… Только нет среди них почему-то преданного «господина ландыша». Что же произошло? Не мог же он забыть о приглашении… Но вскоре все прояснилось. Новость ошеломила всех – великий князь Дмитрий… арестован.
Глава двадцать первая
Грех или освобождение?
Политический кризис, наступивший в России осенью 1916 года, послужил толчком к закату императорской власти. Это стало началом конца и лично для Николая II и Александры Федоровны. Летом наступление русских войск захлебнулось в крови – они несли огромные потери. Если в первые месяцы войны в стране практически ничего не было слышно о забастовках, то к концу года по России прокатилась целая волна народного недовольства, которую можно сравнить с грозным девятым валом: число бастующих составило около миллиона человек. Повсеместно велись разговоры о государственной измене, и многие были убеждены, что источник ее – императрица Александра Федоровна, бывшая немецкая принцесса, и правительство, которое в значительной степени создано по ее указанию.
Императрица не была, конечно, изменницей или шпионкой. Но горькая для России правда состояла в том, что она вместе с Распутиным диктовала политическую волю практически без препятствий со стороны императора, находившегося в Ставке. Два лучших министра, до недавнего времени остававшиеся на своих постах – Поливанов и Сазонов, теперь оказались смещены. Посты ключевых министров русского правительства вместо них занимали ненавистные, презираемые очень многими Штюрмер и Протопопов – во многом благодаря стараниям «нашего Друга».
Недавнее смещение Сазонова вызвало негодование в обществе. Наташа писала мужу, что она и ее окружение по этому поводу в шоке… это нечто немыслимое. Михаил соглашался: «Я не был хорошо знаком с Сазоновым, но было ясно, что ему доверяют. А что касается Штюрмера, то, опасаюсь, ничего хорошего из этого не получится…»
К концу года политическая обстановка в России настолько накалилась, что перемены наверху казались неизбежными. Многие все еще надеялись, что их можно осуществить без насилия, видоизменить монархию, создав совершенно другое правительство, которое возьмет на себя всю полноту ответственности перед народом.
Но раздавались и другие голоса: для сохранения династии, мол, нужно прибегнуть к крайним мерам. Группа офицеров-заговорщиков составила план, согласно которому они собирались «сбросить с аэроплана бомбу на автомобиль царя в определенном месте его пути». Знаменитый авиатор капитан Костенко составил даже план тарана своим аэропланом царской машины. Но на этот раз судьба уберегла Николая II.
Михаил не раз предупреждал старшего брата о фатальном влиянии на него жены. Пытались поговорить с Николаем II на эту тему и великие князья Александр и Дмитрий, но – безуспешно.
Очевидным это было и для других членов императорской фамилии. В ноябре, после возвращения из Киева в Ставку, Николай принял там двоюродного дядю, великого князя Николая Михайловича
[161]. Известный историк, председатель императорского исторического общества, он был откровенным либералом, и не раз писал императору письма, в которых подчеркивалась важность усиления поддержки правительства в Думе. В Могилеве у них состоялся долгий разговор, и, прощаясь, великий князь вручил Николаю Александровичу письмо.
