Нас отправили обратно в белую комнату, где мы задумались о том, какая операция предстоит Джону. Зашла еще одна медсестра.
– Вы англиканцы? – спросила она.
– Нет, мы католики, – ответил я отвлеченно.
Сестра помедлила немного, вдохнула глубоко и сказала, что, если мы хотим, мы можем позвать больничного священника, который проведет последние обряды для Джона. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы ухватить смысл сказанных слов. Я посмотрел на Жанет, она пассивно смотрела на медсестру.
– Да, хорошо, – ответил я и услышал, как Мариса снова разрыдалась.
Позже пришла старшая медсестра и снова попросила нас сесть на деревянные стулья. Появилась команда хирургов: доктор Фокс, сосудистый хирург, собирался попытаться решить наиболее острые проблемы.
– Необходимо уменьшить кровотечение, – сказала старшая медсестра, – но это нелегко, и нам пока это не удалось. Только после того, как это получится, доктор Энжел, хирург-ортопед, сможет прооперировать и восстановить бедренную кость.
Медсестра предложила нам поехать домой и отдохнуть: операция займет много времени, и нам нельзя было оставаться в госпитале на ночь. Когда мы втроем покидали комнату, в отделении травматологии и неотложной помощи было совсем пусто. Свет был приглушен, и серость пустых коридоров казалась еще более давящей. Старшая медсестра проводила нас к выходу и закрыла за нами дверь.
Было одиннадцать тридцать. Уличные фонари освещали несколько машин, оставленных на парковке. Они казались размытыми влагой ночного воздуха. Какое-то время мы стояли между входом в больницу и нашим «Датсуном», не зная, что делать. Казалось, все потеряло смысл. Бедренная кость, так сказала старшая медсестра. Им предстоит восстановить бедренную кость. Ноги моего сына: ноги, которыми он ходил, бегал и залетал вверх по лестнице в свою комнату.
Он обвивал их вокруг моей шеи, когда сидел у меня на плечах около линии старта на Брэндс-Хэтч. С помощью них он управлял картом, самой важной вещью в его жизни, его будущим, общей для нас двоих мечтой.
Я точно не помню, как мы пережили ту ночь. В шесть утра я позвонил Стэнли и разбудил его.
– Я не могу прийти сегодня на работу. Мой сын Джон… Мой сын Джон… – Я пытался рассказать ему, но я не мог.
Стэнли слушал меня, рыдающего в телефон, пытался меня утешить и просил постоянно держать его в курсе. Старшая медсестра дала номер и сказала позвонить по нему утром, в восемь тридцать. Поэтому, как только первые солнечные лучи проникли сквозь окна, мы приготовились звонить в больницу. Ответившая медсестра сказала моей жене, что Джона только что выкатили из операционной. Операция шла всю ночь. Мы хотели сразу мчаться туда, но нам посоветовали оставаться дома. Джон был в реанимации, и никому не позволялось к нему заходить.
Теперь ожидание было еще хуже, чем ночью. Тогда, как минимум, мы могли держаться за наши надежды, за нашу веру в мастерство хирургов. Но теперь не было ничего. В головах у нас было пусто, мы были переполнены отчаянием и чувствовали себя уязвимыми. Мы прибыли в больницу в середине дня полностью вымотанные. Я припарковал «Датсун», и, как только вылез и закрыл дверь, вдруг почувствовал давящую тяжесть этого места так сильно, что мне было трудно добраться до входа.
Жанет настаивала на том, чтобы ей рассказали все про несчастный случай, поэтому один из полицейских в коридоре согласился рассказать в точности, что произошло. Пока Джон стоял на остановке напротив Вэйт-Роз, машина разогналась прямо в направлении него и сбила. Столкновение было настолько сильным, что Джона отбросило в сад близлежащего дома. Машина же врезалась в этот дом. За рулем был один из одноклассников Джона. Он знал, как сильно Джон любил мотоспорт, поэтому, когда он увидел Джона на остановке, он подумал, что будет весело подъехать к нему на скорости и резко затормозить, почти как на пит-стопе во время гонок. Но он потерял контроль над машиной. Джон боролся за свою жизнь из-за какой-то глупой шутки. Когда полицейский закончил нам все это рассказывать, я чувствовал себя физически нехорошо. Жанет добралась до стены, чтобы удержать равновесие, и соскользнула вниз на стул.
Через несколько минут один из докторов вышел из реанимации. Это был доктор Фогг. Он был помощником доктора Энджел. Доктор Фогг смотрел прямо нам в глаза, пока рассказывал, что происходило в течение ночи. Его лицо было уставшим, но его голос был спокойным и обнадеживающим: столкновение было настолько сильным, что машина раздробила кости в левой ноге Джона. Правая нога была тоже повреждена, но в меньшей степени. Левая бедренная кость Джона была разрушена, и осколки ее разорвали артерию, тем самым вызвав кровотечение, которое невозможно было контролировать. К счастью, команда скорой помощи сумела уменьшить кровотечение, наложив жгуты на ноги Джона, иначе бы он не доехал до больницы живым. Я осознал, что только сейчас кто-то назвал Джона по имени. Когда доктор Фогг увидел, что Мариса закрыла лицо руками, он снова заговорил, чтобы отвлечь нас и не дать вообразить худшее. «В течение ночи доктор Фокс восстановил поврежденную артерию Джона. Ему удалось остановить кровотечение… но точный прогноз пока сделать нельзя… Он продолжает постоянно наблюдать за Джоном. Джон потерял много крови прошлой ночью. По правде говоря, я не знаю, как ему удалось выжить: мы залили в него пятьдесят пять мешков крови до того, как он перестал кровоточить, – он назвал эту цифру медленно. – Когда его состояние стало более стабильным, примерно на рассвете, доктор Энжел и я попытались заняться его ногами. Нам удалось воссоздать его правое колено и бедро, это была очень сложная операция».
Доктор Фогг закончил говорить, но у меня осталось ощущение чего-то недосказанного. В свою очередь он продолжал смотреть на меня, Жанет и Марису. Он посмотрел в пол и сказал:
– Левая нога очень сильно повреждена, мы не могли… – он помедлил, как будто подбирал нужные слова. – Мы не смогли решить проблему, и есть вероятность, что потребуется ампутация.
Я почувствовал себя так, как будто по мне провели старым ржавым ножом. Доктор Фогг нарушил тишину, пояснив, что столкновение с будкой автобусной остановки, с асфальтом и изгородью настолько сильно разодрало кожу и мышцы, что есть большой риск заражения.
– Если его состояние не улучшится, – сказал он, понизив голос, – единственным способом спасти его будет ампутация.
Мариса и Жанет не могли вымолвить ни слова, их лица были мертвенно-бледны, и слезы струились по щекам. Я чувствовал себя будто под водой, в ушах странно шумело.
– Джон – автогонщик, – внезапно сказал я громко, цепляясь за слабую надежду. – Можете ли вы хоть что-нибудь сделать, чтобы он мог продолжить участие в гонках?
До текущего момента я пытался не думать про одноместный автомобиль, который я заказал для моего сына. Он просто стоял там, заброшенный в гаражах Брэндс-Хэтч, и никто не мог им управлять, никто не мог поставить ногу на его проклятую педаль.
– Неужели не понимаете? – сказал я, повышая голос. – Джон должен был дебютировать в «Формуле Ford» меньше чем через месяц! Разве вы не можете что-нибудь сделать? Кто-либо из вас может что-нибудь сделать? Что угодно!
