Доктор положил руку на мое плечо и позволил эмоциям выйти. Я плакал слезами, которые я до сих пор держал в себе. Когда я успокоился, то чувствовал себя полностью безжизненным, был как печальный труп, брошенный на деревянный стул в нереальной тишине больничного коридора.
В тот день они позволили нам увидеть Джона снова. Медсестры вытащили стекла из его волос и зашили раны на лице и руках. Металлический штифт был приделан к правому колену, чтобы сохранить его подвижность. Его левая нога была до сих пор забинтована, поэтому не было возможности увидеть, что доктора с ней сделали. Я снова посмотрел на колено моего сына. Я не смог выдержать вид этого металлического штифта, закрыл глаза и вышел из комнаты.
Когда мы пришли домой, то позвонили нескольким ближайшим родственникам, Салли и Стэнли. То, что нам пришлось снова объяснять, что случилось, пусть даже вкратце, снова разбило меня полностью. Проговаривая это вслух, я делал это реальным, и это было ужасно. Я не помню, что они мне говорили, но после того, как я закончил все звонки, я чувствовал себя вымотанным. Самым трудным было позвонить Брайану Джонсу и отменить бронь, которую я сделал на имя Джона. Не будет дебюта в «Формуле Ford». Планировалось, что это будет сюрприз, и я старался сохранить это в секрете. Теперь все эти попытки, заботы и внимание были напрасными.
Я решил выйти на улицу. Взял машину и поехал куда глаза глядят. Я проехал через Эдгвар, Мил-Хил, Стэнмор и Кингсбури. В итоге я оказался у торгового центра Бэнт-Кросс. Я припарковал машину в некотором отдалении и прошел к автобусной остановке за садом Вэйт-Роз. Будка автобусной остановки была уничтожена, она выглядела так, как будто взорвалась, осколки стекла были повсюду. Машина до сих пор стояла в саду, окруженная полицейскими заграждениями. Все, что осталось от отчаянной попытки затормозить, было парой черных следов шин на дороге. Похоже, он ехал очень быстро.
Когда мы пришли в больницу следующим вечером, старшая медсестра сказала нам, что Джона снова срочно отвезли в операционную. Кровь в его левой ноге не циркулировала и стопа становилась синей. Доктор Фокс пытался спасти ситуацию, понизив кровяное давление. Это была относительно короткая операция, но нога Джона была настолько в плохом состоянии, что кровь не текла, а что еще хуже, распространившаяся инфекция не давала венам работать правильно. Второй раз мы услышали это ужасное слово, которое произнес доктор, настаивая на том, что это единственное решение, для меня же оно означало конец всему.
Жанет сказала доктору, что она никогда не сможет принять такое решение за Джона. Доктор Энжел пытался нам объяснить, что чем больше времени проходит, тем больше риск, что инфекция распространится на другую ногу, но моя жена настаивала:
– Я знаю Джона. Я не могу это сделать за него. Я просто не могу…
Доктор Энжел кивнул и провел нас в реанимацию. Когда мы вошли, все остальные пациенты замолкли. Жанет подошла к Джону и погладила его волосы и лоб. Я не мог смотреть ему в лицо.
Медсестры посоветовали продолжать постоянно с ним говорить, чтобы он чувствовал, что мы здесь. Жанет присела рядом с ним, и стала рассказывать все про наш дом, про Джинджер и Рози, про «Мини» у механика, про колледж и Салли. Она болтала обо всем и ни о чем конкретно, она была сильна и решительна, я бы так не смог.
Ничего не происходило целую неделю. Доктора брали Джона в операционную дважды в день на дезинфекцию ноги. Доктор Фокс каждый вечер говорил лишь, что состояние стабильное. Но раз инфекция все равно была, «стабильное» означало, что дела идут хуже.
Салли пришла навестить Джона, с ней пришел и ее отец Джеймс. Первый раз мы с ним встретились. Моя жена и я были удивлены тем, что, несмотря на трагичность ситуации, они вели себя ласково и достойно.
Джон вышел из комы через восемь дней после аварии.
– Это воистину чудо, – прошептала в ухо моей жене старшая медсестра.
Мариса крепко обняла меня, и я не мог ее отпустить. Это было, как если бы он просто проснулся как обычно: он просто открыл глаза и спросил, где он. В слезах Жанет объяснила, что он попал в аварию, но Джон сказал, что он ничего не помнит. Ему нужен был отдых, так что все, что мы делали, так это целовали его и сидели рядом с кроватью.
Доктор Энжел сказал нам, что Джон почти точно лишится ноги от колена ниже.
– Точно нет! – ответил мой сын решительно.
Доктор Энжел поднялся и вышел. Весь оставшийся день он не говорил с Джоном.
В тот вечер Джон попросил нас рассказать про аварию.
– Я хочу знать, что произошло с моей ногой, – его решимость была обезоруживающей.
Это был мальчик, которого я знал и любил и которым я гордился! Я рассказал ему, что случилось, что восемь дней назад его переехала машина на большой скорости. Когда он это услышал, он тут же перебил меня и сказал, что вспомнил, как его слепит свет фар машины, несущейся на него. А после все помутнело, он не мог вспомнить что-либо еще и поэтому хотел, чтобы я ему рассказал.
Мы напрасно решили, что раз Джон пришел в сознание, значит он скоро поправится. Доктор Энжел отвел нас в сторону и пояснил, что у Джона на ноге гангрена. Если мы не решимся что-либо сделать быстро, мы рискуем всем его телом. Джон не поменял решение. И теперь его ответ был «нет». Даже священник, который приходил к нему каждый день, и медсестры, наблюдавшие его, были не в состоянии заставить его передумать.
Как-то раз днем хорошо одетый молодой человек с кейсом в руке пришел с визитом. Ему было двадцать шесть лет, он был полицейский, он был приглашен больницей для нас. Он сказал, что попал в дорожную аварию несколько лет назад. Его ногу размолотило между мотоциклом и машиной, и было необходимо ее ампутировать. Он закатал брючину и показал протез, чтобы мы убедились, что можно ходить нормально даже после операции.
– Могу я поговорить с вашим сыном наедине? – спросил он. Мы согласились.
Он оставался у Джона примерно с час, а когда он попросил нас зайти, то складывал разные протезы, разложенные на кровати, обратно в кейс.
– Я пояснил вашему сыну, что потеря ноги – это не конец всего, это лишь начало чего-то другого, – сказал он, закрывая кейс. Он, улыбаясь, пожал нам руки и тихим голосом посоветовал нам не говорить ничего про ногу, пока Джон сам не заговорит о ней.
Доктор Энжел снова отвел нас в сторону.
– Мы подошли к финалу истории. Гангрена распространяется. Если Джон не позволит нам ампутировать ногу в течение двух дней, мы не сможем его спасти. Он уже потерял много веса, и результаты анализов крови совсем нехорошие.
Жанет вернулась в комнату, села рядом с Джоном и сказала ему решительно:
– Ты хочешь вернуться домой с нами?
– Да, – слабым голосом ответил Джон.
– Ты не сможешь вернуться домой в таком состоянии. Просто не сможешь. Все закончится здесь, – она посмотрела Джону в глаза, стараясь не показывать, насколько больно ей это давалось, и промолвила: – Либо ты согласишься на операцию, либо это конец. Они не могут больше бороться с инфекцией, она распространилась слишком далеко. Соглашайся на операцию, и у тебя будет искусственная нога, как у полицейского.
