Больше всего Стэнли поражала бомбардировка аббатства. Союзники были убеждены, что в нем прячутся немецкие солдаты, и, несмотря на неоднократные заверения аббата и немецкой армии, они атаковали его. Только после бомбардировки союзники поняли, что в нем не было ни солдат противника, ни амуниции. Каждый раз, когда мы обсуждали этот момент, Стэнли был поражен неуспехом коммуникации между двумя сторонами. Он считал гротеском, что никто из них не хотел верить другому и что они предпочитали действовать согласно своим относительно необоснованным подозрениям. Стэнли говорил, что военная стратегия всегда приводит к разрушению проблесков чести, которыми, по счастливой случайности, обладают некоторые люди.
Год за годом его вопросы становились все более настойчивыми и точными. Я не думал, что он пишет сценарий, но мне всегда казалось, что он хотел узнать больше: он хотел знать, насколько далеко мой дом был от центра Кассино, где находилась автобусная станция, сколько времени нужно, чтобы добраться до Рима, сколько миль было по автомагистрали и есть ли поблизости военный или гражданский аэропорт. Он никогда прямо не говорил мне, что хочет снять фильм о битве, но он никогда не рассказывал мне о своих проектах, да и не ждал, что я буду задавать вопросы. И тем не менее вопросы, которые он задавал мне, были очень похоже на те, которые он задавал своим ассистентам, когда он разведывал местность рядом с Чайлдвикбэри. Он также хотел знать все об отелях в Кассино: сколько в них комнат и можно ли их снять на долгое время. Все говорило о подготовке к съемкам в Италии. Он даже узнал, что рядом с Акино, деревней, находящейся в 10 километрах на запад от Кассино, есть старый военный аэропорт, который использовался во времена войны в качестве базы для транспортировки продовольствия в Северную Африку. Его забросили уже в конце войны, однако он до сих пор был там. Это было не так далеко от моего дома, но я ничего не знал о его существовании, но об этом знал Стэнли.
В конце 1998 года один из друзей Стэнли из Америки сказал ему, что видел по телевизору документальный фильм о бомбардировке аббатства Монте-Кассино. В фильме высказывалась теория, противоположная той, что имел Стэнли. Она была основана на недопонимании, которое встречалось у союзников, общавшихся на английском, французском и польском. Ключом к этим недопониманиям было слово, обозначающее аббата «abate», которое звучит почти так же, как «abitare», – что значит «жить» на итальянском. Согласно этой теории, первый пилот в эскадре начал бомбить именно аббатство, а не деревню. Остальные пилоты последовали его примеру, и аббатство было разрушено.
– Я думаю по-другому, – сказал Стэнли, – но в этой лингвистической теории может быть доля правды. Расскажи мне еще об этом.
И он заставлял меня часами рассказывать о разнице в произношении между «abate, abito, abitato, abitare, abbazia…» и так далее.
Глава 13
Прощай?
28 октября 1991 года мне исполнилось 50. Сначала я только подозревал, но потом начал понимать, что тех нескольких часов, которые я отдыхал, мне просто больше не хватает. Это осознание действительно озарило меня одним утром, когда я нес коробку с книгами вверх по лестнице в Чайлдвикбэри. Я делал это каждый день, и ничего не происходило, пока однажды вес книг внезапно не взял надо мной верх. Я почувствовал, что мое сердце странно бьется; сердцебиение было сильнее, чем обычно, сердце билось не в такт. Все, что я мог сделать, это положить коробку и присесть на ступеньки.
Я задержал дыхание, склонил голову, положил локти на колени и закрыл глаза. Только тогда я смог увидеть все события прошлых лет. Конечно, было сложное и долгое решение задачи с «Цельнометаллической оболочкой», но, когда я начал работать над этим проектом, я уже был измучен переездом из Эбботс-Мид, реставрационными работами в Чайлдвикбэри и организацией кабинета Стэнли. Потом были зимние месяцы, проведенные на жутком морозе в Бектоне, и в довершение ко всему все эти поездки: с одного места на другое, в лаборатории и из них, в Кембридж с бедным Тедди, находящимся при смерти. У меня всегда болела спина, эта боль была как незваный гость, который не хочет уходить. И в конце концов, смерть Джессики, которая высосала из меня последнюю каплю энергии.
Незадолго до этого всего несчастный случай с Джоном буквально опустошил меня. Но я снова вернулся к работе в таком же безумном темпе. Вместо того чтобы отдохнуть и избавиться от такого истощения, я позволил своему обычному графику избавить меня от усталости, но это было лишь иллюзией: все, что я в действительности делал, – это пытался забыть о том, насколько я устал, потому что у меня просто не было времени подумать об этом. Я мог это сделать только в выходные, когда имел возможность уделить себе пару часов и осознать, насколько сильно я устал.
– Что ты делаешь? – спросил Стэнли, спускаясь вниз по лестнице. – С тобой все в порядке?
Он выглядел больше удивленным, чем взволнованным.
– Мне показалось, что мое сердце начало биться по-другому, – сказал я ему, – здесь: в сердце.
И я дотронулся до своей груди. Стэнли подошел, взял меня за руку, помог мне встать и попросил идти за ним. Мы вошли в тускло освещенный кинозал, а после спустились по изогнутому проходу, который вел в бильярдную комнату. В середине этого прохода Стэнли повернулся и попросил меня поднять руки. Я сделал так, как он просил, и он начал осматривать мою грудь и считать мой пульс.
– Тебе больно здесь? – спросил он, я покачал головой.
– Знаешь, я в первый раз за 20 лет вижу, чтобы ты сел от усталости. Ты заставляешь меня волноваться.
– Мне уже лучше, – сказал я.
Однако события того утра оставили во мне плохое предчувствие, и я провел остаток дня, постоянно трогая свою грудь и проверяя, билось ли мое сердце ровно. Когда я пошел спать, мне всю ночь снилась работа, и на следующий день я позвонил Стэнли и спросил, могу ли подняться в его кабинет и поговорить с ним.
– Стэнли, мне нужно тебе кое-что сказать.
– Что такое?
– Я думаю уйти.
Это казалось просто, но я с трудом выговорил эти три слова. В кои-то веки я сел за его стол, не спросив, и несколько минут, не говоря о том, зачем я действительно пришел, я болтал о том, как я испугался в то утро на лестнице. Стэнли спрашивал меня, чувствую ли я себя нормально сейчас, он не понимал, к чему я клоню. Когда я наконец смог объяснить, в чем дело, и он осознал, что я действительно хочу уволиться, выражение его лица изменилось: он нахмурился и сидел молча несколько секунд. Я ожидал что-то вроде: «Нет, нет, нет», но он ничего не говорил. Он просто сидел с тем выражением лица, которое выступает на лице у людей, которые не знают, что им делать.
– Это невозможно, – наконец сказал он.
И мы снова замолчали.
– Стэнли, – сказал я, – я думал об этом всю ночь. Я устал, и я устаю все больше и больше. Я не думаю, что смогу еще работать на тебя.
Он не отвечал, так что я продолжал выкладывать ему свои мысли.
