За две недели два раза, кажется, спросил о моем самочувствии. Раз вмешался в неделанье мне R<ентге>на врачом. И один вечер (или два, из тринадцати) вдруг ожил ко мне: ночью я мыла голову, он постучал в ванную:
— Я Вас потерял, — интимно, встревоженно. — Я не могу спать, когда Вы не спите (это — не раз).
И утром вдруг с доброй нежной улыбкой перебрался с постели к моему дивану, головой ко мне:
— Как себя чувствуете?
В остальное время вообще почти не бывал дома, очень мало. Поев, одевался:
— Я пошел.
Ничего о своих днях не рассказывал мне — другу, больной. С которым так стремился в январе оказаться в этом волшебном городе — ни слова сожаленья о том, что моя болезнь мешает — этому. Болезнь ли? И было ли уже — чему мешать? Хорошо, что не лгал, да — но куда же делась ангельская деликатность, проникновенность начала нашей встречи? Нацело перенеслась в другую душу, в Таллине встреченную? Но если так было — почему не нашлось слов мне сказать: «Я встретил — Друга
[169]. Вы в ней ошибаетесь, верьте мне». Хотя бы это! Я бы насторожилась вниманьем, желаньем поверить в свою ошибку… Но — так: исчезать! От меня исчезать, так хотевшей его счастья, если оно настоящее! (Та женщина — виденье на балконе коктебельского дома…)
Прерываю себя: что было бы, если б не встретилась эта женщина на, может быть, почти десять, семь, восемь лет старше его, так невзлюбившая его в его первый приезд в Таллин? Если бы он не полюбил бы ее! Как пошла бы далее Дружба наша? Полюбил? У нее спросить надо
[170]… Ей мужества пожелать! Потому что, когда я, всё с той же цветаевской щедростью (да и не только цветаевская, она и ЖенеКунинская тоже, Того поколения, Того мира…), преодолев свое первое неблагоприятное о ней впечатление, мыслью, что она страдает сейчас, с ним расставшись, если любит его — я рванулась к нему — о ней осторожно и добро, как старшая, пробуя воплотить что-то вроде возможности их будущего — он остановил меня (как накануне мои отрицательные о ней слова) — «я не хочу больше слушать такого» — и вот я не знаю, от любви ли он остановил мое на другой день доброе отношенье к ней — может быть, от прозренья его в свою неуверенность о себе, в себе, от — осторожности… остановил меня словами неясными, что всякое напоминание о реальности жизни… — Господи! может быть, и тут — безответственность?
И еще одно: это момент с тем, что ему часто хочется звать меня «бабушка Асенька»
[171] — оттого ли он был, что я за полгода явно состарилась, в последние месяцы три раза проболев — сердце, межреберная невралгия, нервный чес и в первый раз пневмония (первая болезнь сердца и невралгия начались в вечер его грубости со мной, и он, поздней, сказал о тяжести ответственности, на него легшей — мельком, едва-едва, и я разговор этот будто бы не заметила, сознательно), то есть оттого ли ему вдруг показалась я — «в бабушках», что я физически состарилась (в Таллине он меня медленно вел под руку в собор — после болезни, памятуя наш Крым!)? Или потому, что от меня освобождался, найдя опору о другое плечо?.. И я перешла в разряд «бабушки Вари»
[172], им очень любимой и мне (ибо та — родная) — почетный, но такой, где, признав себя внуком, можно, как все внуки — отбежать, отойти — и уж во всяком случае не слушать того, что ему говорят вслед?.. От его, почти вдохновенного у Карантинной феодосийской башни мне: «Я совсем не чувствую Вашей старости!» — слов, которыми он зажег над нашими путешествиями фонарь Волшебства, — до тех слов о «бабушке Асеньке»
[173] — пять с половиной месяцев…
Вот и кончилось Путешествие наше, вот Вы и потушили над нами фонарь Волшебства! В свете которого поверилось мне в Ваше возрожденье к творчеству и труду… к преодолению нервной болезни…
Все это — на восьми страницах наугад, в темноте, ночью записанных, переписанных и доделанных — днем. Сегодня день развода Валерика в Воронеже. За одиннадцать дней с моего отъезда Валерик не прислал мне ни одного письма. Я ему — письмо
[174] и открытку. (Ее он, может быть, не получал, уехав в Воронеж.) На письмо он ответил короткой телеграммой, кончив ее: «Целую Исаянц».
У меня несколько его писем и телеграмм, и все они подписаны — Валерий.
1971–1972 гг.
Крым — Москва
Зимний старческий Коктебель
[175]История пяти дней
