Три часа продолжался полет. Предупредительные, ласковые к нам стюардессы сделали их совершенно незаметными. А я рассказывала Юре о том давнем — 40 лет назад — полете в Сибири, мы говорили о моем отце, его Музее. Уж не знаю почему, мне вспомнились, — и прочла их Юре, — любимые нашей с Мариной матерью стихи Алексея Константиновича Толстого
[313] — что-то вроде глотка поэтического вина в облаках:
Други, вы слышите ль крик оглушительный:
«Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остается, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени!
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные!
Правда всё та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Смело гребите, во имя прекрасного,
Против течения!..
А затем самолет пошел на снижение, ощутились толчки, — колеса коснулись земли — и мы оказались в удивительной стране.
Чудеса начались сразу же. Позаботилась об этом все та же КLM, самолетная компания (Королевская компания воздухоплавания), везшая нас на книжную ярмарку. Зная, что в самолете очень пожилой человек, они сообщили об этом по радио, и у двери самолета нас встретила молодая женщина в голубой форме и проводила к маленькому электрическому автомобильчику. Она указала мне на место рядом с собой — она правила, Юра сел сзади, и мы плавно и быстро двинулись внутри огромного здания аэровокзала, лавируя между пассажирами. Она произносила какое-то короткое слово, и дорогу уступали. Ощущение было необычайное. Сошли мы у того места, где нас встречала наша знакомая голландка Таня Дас и где выдавали багаж. Оттуда на такси проехали до гостиницы Dе roode leeuw — «Красный лев» в самом центре Амстердама.
Я сказала Юре:
— Ваша фамилия в переводе означает «Гур» — лев, а «финкелъ» — измененное немецкое funkel — полыхать. Чудное львиное совпадение. (Любопытно, что «лев» по-голландски и по-русски звучат одинаково.)
Прекрасный букет роз и лилий ожидал нас в номере — подарок устроителей ярмарки. Фрукты в вазе, казалось, увеличены лупой: виноград почти со сливу, слива — с яблоко, нежно-желтая гондола банана, персики.
Наутро первоклассный завтрак — в ресторане гостиницы — а затем Таня Дас (откуда это русское имя у голландской девушки?) и ее подруга (тоже Татьяна)
[314] — в прошлом году они приезжали в Москву — повели нас в церковь. По ступенькам, вверх, на стене табличка с надписью «Русская православная зарубежная церковь». Молодой темноволосый священник служит литургию. Прислуживали мальчики-подростки. Обычно в России после крещения, например, священника приглашают за стол. А тут, в Голландии, вышло наоборот: после службы нас пригласил к чаю священник.
На хорошем русском языке (изучал в Париже) спросил о моих первых впечатлениях. На мое восхищение «раскованностью» голландцев, ответил, что, к сожалению, оборотная сторона ее — грех. «О, конечно…»
Этот священник служит в Амстердаме всего один раз в месяц. Я обещала ему передать мою книжку «О чудесах…» (но затем решила, что лучше ему не ее, а те же рассказы, но напечатанные в Латвии отцом Виктором в христианском журнале «Христианос» (Рига, 1991 г. Фонд имени Александра Меня), где еще много другого, а также писания священников. Таня обещала передать.
За чаем познакомились с княгиней Марией Николаевной Львовой
[315], немолодой, красивой, с трагическими глазами женщиной. Она рассказала нам, что родилась и выросла в эмиграции. Отец ее — Николай Львов
[316] — профессор истории искусств. Семья их много претерпела.
— Мы никогда не оставляли русский язык, — говорила она. — Ведь мы никогда не теряли надежды увидеть Родину. — Это с застенчивой улыбкой.
Она собирается приехать в Россию, но не знаю, совпадет ли нынешняя Россия, какую она увидит, с той, что она носит в своем сердце.
Мария Николаевна на своей машине, которую она сама вела, отвезла нас на книжную ярмарку.
Занимающее целый квартал здание со стеклянным потолком. Очень много посетителей. Чувствовалось, что это событие в культурной жизни города. О ярмарке постоянно упоминают газеты, по радио и телевидению выступают писательницы-женщины. Мое выступление назначено на завтра, воскресенье.
А пока мы ходим вдоль длинных рядов выставленных здесь книг. Английские, голландские, французские, испанские, немецкие — такое множество языков… О чем эти книги? Никогда не узнать. Горько мне это сознавать еще и потому, что последние три года по зрению не могу читать никаких, даже русских.
И вдруг, среди книжного моря, — дорогое лицо моей сестры — Марины с темно-лиловой обложки. Книга ее стихов, переведенная на голландский нашими Татьянами и двумя другими переводчицами, о которых я еще расскажу.
Вечер мы провели в доме Марии Николаевны Львовой. С трудом подымалась я по крутым лестницам на третий этаж дома, где она живет. (В Амстердаме в частных домах нет лифтов.) Как объяснила Мария Николаевна, жившим здесь прежде морякам такие лестницы не были страшны — напоминают отвесные, корабельные. Мы ужинали на застекленной террасе (балконе?), перед нами были черепичные крыши, зеленый двор и медленно гаснущее небо. О чем мы говорили за столом? Об отце Марии Николаевны, который 17-и лет вынужденно покинул Родину. Я сказала: «Вот поэтому Вам и надо в память об отце посетить Россию».
Мы долго говорили, вспоминали прошлое. Я рассказала, что — в 20 лет написала книгу, гордо названную «Королевские размышления», в которой отрицала существование Бога. Я хотела уложить его в «свой лоб». Он туда не укладывался, и я объявила его несуществующим. Все мысли и о вере в Бога и неверии в него самостоятельно существуют в Космосе, и у каждого возраста человека есть свой Мефистофель, который ему подсказывает эти мысли на его уровне. Человек ими гордится, как я гордилась своей книгой. Теперь они мне кажутся смешны. А звучат для меня писания Святых Отцов, их поучения.
