— Это сделал великий национальный герой Лидх Картерн. Тот, кто придумал уничтожить целую расу, стереть воспоминания о ней с лица земли. Буквально.
— Я тебе не верю.
— Тогда как именно люди забыли о том, кем они были изначально? Просто люди? Правда? Никто. Никчемные. Ничего из себя не представляющие. В свое время жестоко угнетающие бедняжек въерхов из-за их силы. Все перекручено, Вирна, и ты, наверное, догадываешься, в чью пользу. Историю пишут те, кто стоит у власти.
Представить, что кто-то способен на такой жестокий геноцид, особенно после разыгравшейся трагедии глобальной мировой катастрофы, было сложно. Тем не менее раньше я многого не могла себе представить.
— Зачем им было оставлять детей? Если они так стремились уничтожить всех?
— Затем, что мы им были нужны. Как держать в страхе тех, кто рано или поздно начнет задавать вопросы — о том, почему цивилизация подчиняется власти въерхов? О том, почему нельзя приближаться к воде? Силовые установки создавали волны, но проблема в том, что с волнами въерхам не справиться. Они инициировали тех, кто может это сделать. Отбирали раз за разом, в каждом поколении. Все почести спасателей доставались им, а тех, кто на самом деле удерживал воду, просто-напросто убивали. Чтобы спустя какое-то время снова повторить эту схему.
Сочинить такое на ровном месте вряд ли кто-то смог бы. Если взять и сопоставить информацию, которая была доступна всем, то выходило, что Дженна говорит правду. Въерхи всеми силами защищали нас от повторного Проседания, останавливали волны, но рядом с водой они слабели. Удерживать оборону перед натиском сильнейшей противоборствующей силы — вряд ли бы они это смогли. Поэтому слова Дженны были похожи на правду.
Страшную, грязную и очень неприглядную правду.
— Нресская волна. Помнишь ее? — Дженна усмехнулась. — Мой отец был из тех, кто не позволил ей превратить берега Ландорхорна в кошмар. Нресская волна не была природным явлением, Вирна. Рано или поздно у людей, как они нас называли, начинались вопросы. Вопросы. Сомнения. Волнения.
— Но тогда погибло множество въерхов…
— Разумеется. Они и должны были погибнуть. Им пришлось принести эту жертву, в которую нам нужно было поверить, нужно было увидеть их горе. Только вот горе семей тех, кто погиб вместе с ним, и о ком не осталось даже упоминаний, их совершенно не беспокоило. Я даже не помню отца, однажды он просто не вернулся со смены. Я выросла с мыслью, что он нас бросил, меня и маму. У меня не было возможности учиться в Кэйпдоре — Калейдоскоп случился позже, поэтому я просто работала официанткой. Однажды пришла в «Бабочку» на кастинг, и там познакомилась с Мильеном Т’ердом. Именно он открыл мне глаза на то, что происходит в мире.
— Зачем это въерху?
— Затем, что существуют единицы въерхов, которые считают кошмаром то, что устроили остальные. Во времена Лидха Картерна их почти полностью истребили. Знаешь, как определяли несогласных? По построению фамилий. Лидх Картерн предложил ввести эту систему — отделения первой буквы апострофом — как знак превосходства въерхов над остальными. Сейчас — даже если ты встретишь въерха с ровно звучащей фамилией, он ничего тебе не расскажет. Эта информация была только для избранных. Для верхушки власти. Для особой элиты. Аристократов. Все родители твоих друзей знали это, Вирна. Хорошо, если только родители.
Я знаю, на что она намекает, и начинаю ее ненавидеть. Я ненавижу ее за это еще больше, чем за то, что она пытается вылепить из меня оружие.
Плевать.
Я никогда не стану сомневаться в Лайтнере. В Харе и в Кьяне.
Главное, что там, в скалах, был Диггхард К’ярд, и он вряд ли позволил бы, чтобы с ними что-то случилось.
— Значит, Мильен Т’ерд решил вернуть в прогнивший мир справедливость, — использую ее же оружие. — Как это благородно, Дженна. И он, разумеется, ни разу не использует ни тебя, ни ныряльщиков, чтобы самому встать у власти.
Дженна улыбается:
— Откуда в тебе такой цинизм, Вирна?
— Сама не знаю, — пожимаю плечами, насколько позволяют ремни. — Что помешает ему избавиться от тебя, когда ты затопишь Кэйпдор, раскрыть правду, совершить переворот и встать во главе Ландорхорна?
Дженна пожимает плечами.
— На твоем месте я бы волновалась о другом.
— О том, что я уничтожу Кэйпдор и стану мишенью номер один?
— О том, что не все катастрофы были спровоцированы въерхами, некоторые были природными. Например, сильные шторма и ураганы, наподобие того, в котором погибли твои родители.
Она произносит «твои родители», и сердце камнем падает на дно. Я помню слова Лэйс о том, что ее после их смерти таскали в Подводное ведомство. О том, что они погибли в сильнейший шторм. О том, что тогда погибло много людей — об этом даже писали в сети. О том, что…
— Мам, ты не боишься?
— Чего, малыш?
— Урагана, который идет? О нем говорят уже пару недель.
— Не боюсь. — Мама убирает прядь волос у меня с лица, а потом наклоняется и, почти касаясь губами моего уха, произносит: — Вода — это жизнь, Вирна. Не бойся ее. Никогда не бойся. Спокойной ночи.
Я замираю, неподвижно глядя в потолок. Как так получилось, что этот разговор начисто стерся у меня из памяти? Не стерся, видимо, отложился, будучи запечатанным в памяти наглухо, до этой минуты. Или до той, когда я погрузилась на глубину?
Мне становится все холоднее, холоднее и холоднее, а Дженна кивает на капельницу.
— Скоро ты будешь в порядке. Не трать силы на глупости, они тебе еще пригодятся. — Она переводит взгляд куда-то, я сейчас не понимаю, куда, потому что угол обзора не позволяет увидеть то, что видит она, но мне это сейчас и не нужно. Я не просто оглушена, я чувствую себя так, будто на меня упала одна из этих глыб, которые ворочали въерхи. Только последние ее слова отрезвляют: — Сегодня великий день, Вирна. Сегодня ты положишь конец власти Диггхарда К’ярда и всех, кто стоит за ним и такими же, как он, в веках.
После Подводного ведомства глупо было бояться чего-то еще, возможно, именно поэтому в моих чувствах включилась временная заморозка. Меня не трясло, у меня не было истерики, никаких мыслей о том, в какой опасности оказалась моя семья. Я просто знала, что должна это прекратить. Кэйпдор не должен быть затоплен. Ландорхорн не должен быть затоплен, иначе чем мы тогда лучше въерхов, которые все это время кроили историю так, как было выгодно им.
Поэтому, когда за мной пришли медики и Н’эргес (привет, старые-добрые времена, когда в тебя впивается сканирующий взгляд и просвечивает до костного мозга), я встретила их спокойно. Въерх смотрел на меня так, как смотрел всегда — изучая малейший жест, малейшее движение, смотрел так, что я едва удержалась от вопроса, с какой радости он предает свою въерхозвучащую фамилию, но прикусила язык. Мне нужны были все и каждый, чтобы остановить то безумие, которое собирается устроить Дженна.
