Девять дней и ночей скакал Хермод на восьминогом Слейпнире через царство смерти, по бессветным долинам, по бледным тропам. Все было серо: и вещи, и тени вещей. Все молчало, слышался только ровный стук копыт. Наконец показалась река Гьёль, окружающая замок Хель. У въезда на золотой мост стояла стражница, великанша Модгуд. Она преградила Хермоду путь:
– Кто ты и зачем здесь? От твоего коня больше шума, чем от всех мертвецов, что прошли и проехали по этому мосту. И что-то ты для мертвого слишком румян…
– Я пришел за своим братом Бальдром.
– Бальдр? Проезжал тут такой недавно…
То ли не по себе стало великанше от странного гостя, то ли она его пожалела, но отступила Модгуд, позволила пересечь мост. В темноте перед Хермодом лежал край Хель.
* * *
Дворец Хель окружала исполинская железная ограда. Долго ехал вдоль нее Хермод, а ворот все не было. Правда, попалась ему пещера, в которой сидел страж, то ли пес-чудовище, то ли уродливый волк. Звали его Гарм. Он дыбил шерсть, рычал и щелкал окровавленными клыками.
Хермод оглядел лютого стража. Не затем приехал глашатай богов, чтобы драться с ним. Он развернул Слейпнира, чуть отъехал и пошептал ему на ухо. Слейпнир одним скоком перемахнул ограду и как вкопанный встал на другой стороне. Откуда-то доносилось бульканье и треск – это у кипящего котла под названием Хвергельмир дракон Нидхёгг пожирал злодеев. Хермод поехал дальше. Мертвые останавливались и смотрели на него, румяного, дышащего.
На их серых лицах было лишь два выражения: бессильной злобы и холодной отрешенности. Тусклыми глазами вперялись они в Хермода.
Хермод въехал в престольный зал Хель. Спешился, повел Слейпнира в поводу. Страшно было бы потерять ему здесь коня. Зал был убран богато, стены увешаны золотыми и серебряными гобеленами, но как ни блестели они, тускло, серо, туманно было вокруг. Странный был это зал: то узким подземным ходом сдавливал Хермоду плечи, то расступался, распахивался огромной пещерой.
Хель восседала на своем престоле. Мертвая ее сторона была черная, а живая белая, в синих подтеках. Хмуро и строго глядела Хель. На голове у нее была золотая корона в алмазах, которые то ярко вспыхивали, то меркли, как задутое пламя. Рядом с ней на дивно изукрашенном престоле сидел Бальдр, а рядом с Бальдром его жена. Перед мертвым богом стояло богатое блюдо с нетронутыми стеклянистыми плодами. Золотой кубок с медом был не почат… Где твой румянец, прекрасный Бальдр?
Хермод поклонился повелительнице Хель:
– Хель, я пришел молить тебя, чтобы ты отпустила Бальдра обратно в Асгард. Боги, и люди, и все твари земные ослабели от горя и стали беспомощны. Только юный Бальдр вернет им надежду и тепло жизни. А больше всего горюет Фригг. Это она послала меня к тебе. Фригг не может жить без Бальдра.
– Не одна она потеряла дитя. По всей земле матери учатся жить без сыновей. Каждый день умирают юноши и не ропща переходят ко мне по золотому мосту. Только в Асгарде воины гибнут и тут же воскресают, словно это игра, а к вечеру уже снова пируют. В непрощающем мире земном и тут, под землей, смерть не игра.
– Но с этой смертью в мире стало темней.
– Значит, так тому и быть, – отвечала Хель.
Бальдр сидел ко всему безразличный и молчал. Нанна склонилась к нему на плечо, но он не обнял ее.
– Хорошо, – заговорила наконец Хель, дочь Локи, вышвырнутая Одином из Асгарда. – Скажи Фригг, что я отпущу Бальдра, если каждая живая душа на земле и под землей, на небе и в океане заплачет по нем без принуждения. Любовью не спасла его Фригг, может, спасет скорбью? Но если во всем мире хоть один глаз останется сух, Бальдр никогда не покинет моего царства. Как видишь, мертвые почитают его, и за моим столом он первый гость…
Хермод знал, что должен передать этот ответ Фригг, знал и то, куда движется миф. Но может быть, подумал он, свирепая воля Фригг, ярость ее любви и властный голос переведут миф в другое русло, и Бальдр проедет обратно по мосту, по которому никто еще не возвращался…
Он молча поклонился, и тогда Бальдр разомкнул бледные губы и тихо проговорил, протягивая ему волшебное кольцо, что Один положил на костер:
– Возьми, нам оно не нужно. У Хель много золота и серебра.
Асы разослали гонцов: юных богов и мудрых птиц, всадников и скороходов с одной единственной вестью: весь Мидгард, все живое и неживое, смола ли бежит в нем, кровь ли, холодная или теплая, – весь Мидгард должен выплакать Бальдра из-под власти Хель. Хёд Темный плакал в своем лесном логове. Овцы и коровы сопели, ревели и рыдали. Воющие обезьяны и медведи-рыкуны утирали слезы. Гремучие змеи и гадюки жалобно шипели, замирая с глазами, полными слез. Капали сталактиты и сталагмиты. Гейзеры теплые слезы смешивали с обжигающим паром, камни покрывались соленой влагой, словно после морозов настало тепло. Леса исходили туманами, долы – росой. Яблоки, виноград, гранаты, княженика и царская ягода сделались скользкие от слез. Небесную твердь затянуло густым слезным облаком, и твердь плакала. Под водой в зеленых зарослях создания, населявшие Рандрасиль, капали солеными слезами в соленую воду, морские звезды, лиловые кальмары, выдры и слизни, морские уточки и морские ушки добавляли к соли соль. Рыбьи глаза без век и китовьи, глубоко ушедшие в жир, лили воду в воду, и разбухшее море наползало на берега. Плакали тихие заводи и шумные ключи, и даже каменные водопойные колоды. А в колодах красные черви-нематоды оплакивали Бальдра, ясный свет ушедший. У Иггдрасиля вода карабкалась вверх по канальцам и капала с мокрых листьев на сырую кору и влажную почву. Боги рыдали в золотом своем чертоге, и даже Фригг, окаменелая и бесслезная, возрыдала наконец. Завеса слез покрыла ее лицо, гладкая водяная пелена, как на залитых половодьем травянистых речных берегах. Земля, море и небо сделались едины и рыдали, как одно существо.
Но опять, опять нашлось исключение. На этот раз не омела. Никто не был забыт в этот раз, просто в сухой пустыне отыскалась тварь, не похожая ни на кого. Верный гонец бесстрашно ступил в расселину рыдающей скалы, прошел мокрыми каменными ходами и увидел черный провал. Там внутри было душно и сухо, и огромный кто-то покачивался в темноте, охватив себя руками.
Но спросим сперва: кто же был тот гонец? Должно быть, кто-то близкий к Фригг, может, прислужница Гна, творившая в мире ее волю. Тварь в провале шелестела, сухо потрескивала, как дрова в огне, вертелась, развевая черное вретище. Лицо у нее было – сухая черная кость. Глаза глядели из глубоких ям, в безгубом рту теснились черные зубы. Наверно, горная великанша, подумала Гна. Тихо приблизилась и сказала, что пришла просить ее оплакать Бальдра. Вместе с целым миром оплакать, чтобы вернуть миру его и его свет.
– Кто вы, матушка? – спросила Гна.
– Тёкк, – шелестнул сухой голос из черной костяной клетки и, словно камнем по камню скребя, продолжал:
Сухими слезами
Тёкк оплачет
кончину Бальдра.
Ни живой, ни мертвый
он мне не нужен,
пусть хранит его Хель.
Гна очнулась на горной тропе. Мир исходил слезами. Понуро вернулась Гна к Фригг и сказала, что тварь по имени Тёкк плакать не станет.
