Система диктовала условия и правила игры. Само собой подразумевалось, что за тебя все решало Министерство культуры, за тебя решал Госконцерт, за тебя решал театр. «Крепостные» артисты? Ну если и не крепостные, то во многом, безусловно, подневольные. Наглядный пример такого отношения к артистам – все эти приемы в Кремле для главного руководства страны, на которые нас приглашали танцевать.
«Приглашали» – только вежливая форма приказа: отказаться было невозможно, даже из-за болезни. Однажды у меня случился сильнейший прострел, я пыталась объяснить, что не могу выступать в таком состоянии. Но – пришли, сделали укол, отвезли – станцевала… В Кремль артистов доставляли к одиннадцати часам утра, для того, чтобы вечером исполнить всего один номер. Целый день мы там сидели безвылазно, дабы не мелькать, когда они мимо ходить будут. Ведь если идет по коридору кто-то из ЦК или правительства – а тут вдруг какой-то артист! – это же нельзя!!! Вот и сидели по своим комнатам, не высовывались. Помню, наши за меня охранников просили: «Ребенка-то пустите в туалет!» Так и ходила до туалета с солдатским конвоем. В течение дня нам что-то поесть приносили, но самим никуда выходить не разрешалось. Сидишь, сидишь, объявляют твой номер – тогда спускаешься (артистические располагались на втором этаже). Репетировать, «разогреваться» абсолютно негде! Так, «холодными», и отправлялись выступать, только в артистической немного разминались. Помню, Саша Ягудин танцевал номер, который Голейзовский поставил на музыку Скрябина; он исполняется в одних плавках, тело тонировано «морилкой», и все. Объявляют Сашин номер, он выскакивает, а на него охрана бросается: «Куда-а-а в таком виде?!» Ему объясняться некогда – номер-то уже объявили. Случилось это, кажется, на Новый год, и Саша захватил с собой в Кремль белую рубашку, чтобы потом идти в гости; он в эту рубашку влез – и так в рубашке (но без штанов!) добежал до сцены, а потом ее перед сценой сбросил.
В банкетном зале стояли столики, мелькали вышколенные официанты, каждый приглашенный сидел строго на отведенном ему месте. Но вообще-то нас туда не пускали: мы танцевали свой номер и уходили, поэтому я точно не знаю, как там все происходило. Иногда во время концерта объявляли паузу, и гости начинали пить-закусывать. Да и во время выступлений артистов тоже ели-пили. Помню, какая паника началась, когда я однажды невольно нарушила «процесс питания»! За одним из столиков около самой сцены тогда сидел маршал Ворошилов. Я танцевала с Геной Ледяхом «Весенние воды», прыгнула на «рыбку» – и с размаху въехала рукой в его мороженое! Ну я руку облизнула и стала дальше танцевать, а уж за кулисами на меня все накинулись: «Ты что, с ума сошла?! Ты куда руками размахалась?!» Хорошо еще, за покушение не сочли…
И при Брежневе, и при Горбачеве такие приемы тоже проводились – только при Горбачеве артистам все-таки уже дозволялось вольно передвигаться. Как теперь обстоят дела с этими «концертами для вождей», я не знаю…
Ну а «для народа» в те годы устраивали просто огромное количество самых разных концертов. Каждая профсоюзная организация имела свой клуб или даже Дом культуры, каждая считала нужным устроить к празднику концерт, и непременно с классическим балетом! И вот они к Женскому дню, или к Новому году, или к 7 ноября «проводили мероприятие»: сначала – торжественное заседание, потом – обязательный концерт. А мы неслись: из ДК Горбунова – в ДК Дзержинского, потом в Колонный зал, в Зал Чайковского; один клуб, другой – иногда успевали попасть на семь-восемь концертов за один вечер!
И ведь в те времена мы же за это почти ничего не получали, платили просто копейки. Мне чуть не до сих пор приходят извещения, чтобы я какие-то деньги за те выступления получила: где-то по четыре рубля старыми начисляли за концерт. А тогда я удивлялась: «Какие деньги?! Да разве за это еще и платят?» Мне говорили: «Иди танцуй!» – и я бежала, в голову не приходило отказаться. Только знаменитые артисты – народные или заслуженные – на таких многочисленных концертах хорошо зарабатывали, «чесали» («чес» это называлось). Ну и, конечно, масса всяких историй случалась.
Однажды мне, вчерашней выпускнице, предстояло выступать в концерте вместе с Юрием Тимофеевичем Ждановым. Приезжаем мы в какой-то клуб, смотрим – сцена крохотная, потолок низкий. А мы должны были «Весенние воды» танцевать. Где уж тут верхние поддержки, прыжки и «рыбки» делать, совсем места нет! Организаторы концерта меня спрашивают: «Ну ты что-нибудь еще знаешь?» А что я знаю?! Я только что из училища. Начинаю мямлить: «“Щелкунчика” еще знаю…» – «Вот и будешь танцевать “Щелкунчика”!» – радуются организаторы. Но я в ужасе: «Как – “Щелкунчика”?! Я же в тунике, а Машу надо только в пачке танцевать!» – «Ничего, – отмахиваются от моих возражений, – станцуешь в тунике». Я в слезы: «Как же так?.. Нас в школе учили… так не полагается!» А меня начинают стыдить: «Ты концерт срываешь! Приехала – танцуй!!!» В общем, я, глотая слезы, кое-как соглашаюсь. Мы со Ждановым идем на выход, и тут он мне сообщает: «Ну все нормально, ты мне только порядок подсказывай, а то я “Щелкунчика” никогда не танцевал…» Как я там не умерла на месте – до сих пор не понимаю! Вышли мы на сцену, я подсказываю Юрию Тимофеевичу, кое-как продвигаемся, и тут следует такое движение, когда я поворачиваюсь и откидываюсь назад, а он должен меня поддержать. Я в повороте сказать Жданову этого не могу, а сам он не знает. В результате я откидываюсь, он меня не поддерживает (не знает же!), и я оказываюсь на полу в шпагате у него под ногами!
С родным братом Юрия Тимофеевича – Леонидом Ждановым, с которым я много танцевала именно в концертах, произошла другая история. Мы выступали в Колонном зале, где над сценой висели огромные люстры. А вход на сцену начинался прямо со ступенек, то есть нельзя было сгруппироваться за кулисами – лесенка заканчивалась непосредственно сценой. Мы танцевали «Мелодию» Глюка – самый «невезучий» номер. Договорились, что Жданов понесет меня на вытянутой руке в верхней поддержке уже сразу по лесенке – и так выйдет на сцену. Вот он меня несет, себе под ноги смотрит, чтобы не споткнуться на ступеньках, а я-то гляжу и вижу, что еду прямо на громадную хрустальную люстру! И сказать ничего не успеваю, как всей прической (у меня там жемчуг был в волосах и еще какие-то украшения) в нее и въезжаю! Жданов, естественно, ничего этого не замечает, идет и идет, я – у него на руках, люстра – на моей голове, и тут я понимаю, что она за мной уже едет, едет! А Леониду Тимофеевичу ничего даже сказать не могу! Тут я эту люстру взяла руками и дернула, и с нее крючочки, подвесочки вниз так дождиком и посыпались. Через несколько дней мы опять выступали в Колонном зале, и служители с опаской меня спрашивали: «Скажите, а вы опять будете люстру срывать?» Пришлось успокоить: «Нет, сегодня у нас другой номер».
Часто такие концерты делались просто халтурно, неорганизованно, без учета балетной специфики – лишь бы побольше номеров прогнать. Приходилось выступать в совершенно немыслимых условиях, в абсолютно неподходящих залах. Например, однажды нас со Славой Власовым направили выступать на каком-то заводе. Я выглянула: сцены нет, ну просто совсем нет сцены! Если Слава руку вытянет – до потолка достанет. А нам все ту же злосчастную «Мелодию» Глюка танцевать с верхними поддержками. Я говорю:
