Я вернулась к занятиям, нагрузка на репетициях постепенно возрастала, и, осторожно пробуя силы, я наконец решилась начать готовить «Жизель». Тогда мне опять очень помогла Галина Сергеевна. Конечно, и раньше, буквально с первого дня, когда случилась эта травма, она была рядом, переживала, сочувствовала, поддерживала меня чем могла. «Я пойду куда угодно, в любые инстанции, чтобы помочь Кате с лечением, – говорила Уланова. – Они с Володей – как дети для меня». И действительно, она тогда ходила по всем «высоким» кабинетам (чего для себя не делала никогда в жизни!), чтобы устроить меня в «кремлевку»… А теперь Галина Сергеевна долго, чутко, внимательно со мной занималась, потому что многие вещи приходилось нарабатывать заново, буквально как с первоклассницей: сначала это были даже не репетиции «Жизели», а просто какие-то упражнения. И морально Галина Сергеевна тоже поддержала меня в желании станцевать именно «Жизель». Конечно, она волновалась; волновалась еще и потому, что Уланову предупреждали: если меня вдруг на спектакле «скрутит» – в этом будет доля и ее вины…
Так же как предупреждали, и намекали, и прямо говорили Лучкову: «Что вы делаете?! Ведь она сейчас выйдет, и на втором движении ее “заклинит” опять, она упадет, – вы же тогда профессии лишитесь!» Он фактически пошел против всех, потому что все в один голос твердили: «Нет! Максимовой нельзя танцевать! Об этом не может быть и речи!» И только Лучков сказал: «Да!» Он рисковал своей профессиональной репутацией, и на спектакле Владимир Иванович нервничал, думаю, не меньше меня. Он и сам хорошо понимал: либо сейчас я сломаюсь и действительно уже никогда не смогу танцевать; либо – обрету уверенность в себе…
10 марта 1976 года я впервые после травмы танцевала «Жизель». Этот вечер я никогда не забуду.
Весь мой первый выход шел под нескончаемые аплодисменты – музыки просто не было слышно. Долгими аплодисментами сопровождалось каждое мое появление на сцене, окончание каждой вариации. А во время танца стояла невероятная, звенящая тишина. Я чувствовала совершенно особенное состояние зала, затаившего дыхание. Мне рассказывали, что в антракте даже незнакомые люди обнимали, поздравляли друг друга, многие плакали. Конечно, все знали, какой это спектакль, – знали и в зале, и в театре. Пожалуй, я не вспомню другого такого случая, чтобы собралась вся труппа. Кулисы были забиты – и я видела, как они стоят наготове: ребята, мои партнеры, Володя Тихонов, Миша Лавровский, Валера Лагунов – я даже не смогла разглядеть всех. Как напряженно они следят за мной с готовностью в любой момент помочь, не дать упасть. В труппе складывались разные отношения, но здесь ощущалось удивительное единство сопереживания. Такие же внимательные глаза я видела вокруг себя на сцене, такие же оберегающие руки были готовы протянуться ко мне со всех сторон. А Володя – он танцевал, просто вывернув шею, чтобы все время видеть меня, чтобы не пропустить ни одного моего движения, чтобы успеть подхватить, удержать… После окончания спектакля артисты кордебалета выстроились живым коридором, аплодисментами провожая меня со сцены до артистической. Я даже ничего не могла им ответить в тот момент – перехватило горло. Володя шел позади меня и, прижимая руки к груди, кланялся им всем и повторял: «Спасибо, милые! Спасибо, родные!»…
В тот вечер произошло чудо. Я вернулась на сцену. После того как меня приговорили к инвалидной коляске, я танцевала еще двадцать лет.
Эта травма многое изменила в моей жизни, изменила меня саму. Во мне появилось новое, незнакомое прежде чувство, что каждая секунда должна быть прожита и ждать – нельзя! После травмы я четко осознала, что такое может произойти снова в любой момент. Вспоминала свои молодые годы и безумно жалела: сколько же времени я потеряла впустую! Иногда бездействие не от меня зависело, и я сидела, страдала, переживала, что у меня нет каких-то спектаклей, ждала – а когда мне их дадут, а когда меня позовут? Иногда что-то самой не хотелось делать: «Успею, можно сделать завтра, подумаешь…» После травмы я поняла, что этого «завтра» у меня нет, просто нет этого «завтра» – каждый вечер я могу лечь спать, а утром уже не встать…
Глава одиннадцатая. Тридцать лет на сцене Большого. Перед расставанием
Помню, как я сидела на кухне, смотрела в потолок и грустно размышляла: «Так, у меня ни одного спектакля в этом месяце и ни одного спектакля – в следующем» – и понимала, что на сцене Большого театра меня ничего не ждет…
Григорович. О творчестве и диктатуре
Первую центральную партию, да еще в премьере новаторского для того времени балета, – Катерину в «Каменном цветке» Сергея Прокофьева – мне в 1959 году поручил Юрий Николаевич Григорович. До того как он пришел в Большой театр, мы уже видели его спектакли, уже ездили в Ленинград на его премьеры – нам это казалось настоящим открытием, надеждой на новую жизнь. Мы очень ждали его в Москве! Однако Григоровича долго не хотели назначать главным балетмейстером – чиновникам Министерства культуры в его поисках мерещилось что-то сомнительное, что-то слишком западное. Не могу сказать, что мы объединились в какую-то группу, которая поставила своей целью привести в театр Григоровича. Но кто как мог – и Майя Плисецкая, и другие артисты – и в Министерство культуры ходили, и говорили о нем где надо – в общем, боролись за него. Надо сказать, что «в верхах» такой ажиотаж вокруг Григоровича не одобряли, и, когда мы с Володей заговорили о Юрии Николаевиче в Министерстве культуры, тогдашний министр Фурцева страшно возмущалась: «Что это за делегация?! Кто вы такие – у вас еще молоко на губах не обсохло! Да я вас в Сибирь сошлю!» Однако не мы отправились в Сибирь, а Григорович – в Большой. Его приход, безусловно, открыл новую эру в истории балета Большого театра.
То, что начало нашего творческого пути совпало, – это счастье, по-другому я и сказать не могу. Счастьем было танцевать в его спектаклях! Мы стали единомышленниками, у нас возникли прекрасные дружеские взаимоотношения: мы рассуждали вместе с Юрием Николаевичем, что-то предлагали, спорили – и он слушал и принимал. То время, когда Григорович ставил для нас, полностью захваченных воплощением его идей, когда мы все просто жили одной жизнью, оказалось, наверное, самым интересным и плодотворным периодом моей творческой деятельности в Большом театре!
Его второй постановкой в Большом после «Каменного цветка» стал в 1965 году балет «Легенда о любви» – один из лучших спектаклей Григоровича. Я репетировала партию Ширин, но так и не станцевала из-за травмы. Было, конечно, ужасно обидно, ведь много готовилась, репетировала. Правда, потом вернуться к этому спектаклю сама не захотела, как-то не сложилось, но никто препоны мне не ставил, и я могла бы его станцевать.
В 1966 году Григорович поставил совершенно изумительного «Щелкунчика»! «Щелкунчика», в котором, казалось, уже просто невозможно сказать ничего нового – в каждом театре, в любой труппе мира обязательно есть своя версия этого балета. Но то, что предложил Григорович, оказалось так интересно, так захватывающе неожиданно, что мы все буквально горели своей работой! Маша, партия, которую балетмейстер ставил на меня, стала одной из моих самых любимых…
