Когда большие грузовые фургоны с картинами из Германии въехали в ворота Национальной галереи, их встретили репортеры едва ли не всех норвежских газет. Фургоны сопровождал историк искусств из Германии – видимо, отправленный присматривать за сокровищами. На следующий день все газеты были переполнены репортажами с места событий. «Тиденс тейн» напечатала «забавную» фотографию, на которой Мунк, Тис и вездесущий Яппе Нильсен пьют здравицу в честь новоприбывшего немецкого ученого!
8 июня перед открытием выставки Енс Тис прочитал доклад о Мунке; торжественная же часть мероприятия прошла под руководством президента стортинга К. Й. Хамбру. Присутствовал и премьер-министр Ивар Люкке – в общем, никто не мог усомниться в том, что выставка Мунка – это событие государственной важности.
Выставка в Национальной галерее оказалась даже крупнее берлинской, потому что Тису удалось раздобыть больше норвежских картин. Наверняка ни одна художественная выставка в Норвегии ни до, ни после этого не вызывала столь широкого резонанса, причем отзывы были все сплошь хвалебными. За один только июнь «Тиденс тейн» упоминала о ней на своих страницах шесть раз, «Афтенпостен» – семь, «Моргенбладет» – восемь. По степени своей значимости это событие вышло далеко за круг интересов увлекающейся искусством буржуазии. Тис организовал отдельную экскурсию для рабочих по льготным ценам в 50 эре за входной билет (обычный билет стоил одну крону). Норвежская «Коммунистблад» с удовольствием цитировала негодующие рецензии из буржуазной прессы двадцати-тридцатилетней давности. Был назначен дополнительный поезд из Тронхейма. В Гюдбрансдалене читатель местной газеты «Логен» призывал жителей воспользоваться свободным временем между весенними посадочными работами и осенней уборкой урожая, чтобы съездить на выставку Мунка.
Как оказалось, Енс Тис знал толк и в рекламе. В конце июля, перед окончанием выставки, он обратился к газетам Осло с просьбой помочь ему «побить Берлин» – то есть добиться того, чтобы число посетителей выставки в Национальной галерее превысило число осмотревших берлинскую выставку, – а их насчитывалось 30 000. И ему это удалось. В результате на норвежской выставке было продано 30 600 билетов и 9000 каталогов.
После окончания выставки Мунку было трудно сразу же взяться за работу, и он отправился еще в одну зарубежную поездку – с весны прошлого года уже четвертую. Целью назначения на сей раз была Ницца; художник выбрал хорошо известный ему маршрут, что и неудивительно для человека, разменявшего седьмой десяток. Он выехал из Осло 22 сентября, был проездом в Гамбурге, не известив об этом Шифлеров и не навестив их, и задержался в Дрездене по причине какой-то неизвестной торговой сделки. Потом вдруг силы оставили его. Он еще смог добраться до Парижа, но там заболел, хотя, скорее всего, болезнь была проявлением крайней усталости: «Мой механизм забуксовал… Сейчас я только сплю целыми сутками».
Немного отдохнув, Мунк отправился в обратный путь, на этот раз через Берлин, и 18 октября въехал на территорию Норвегии. Больше за пределы Скандинавии он не выезжал.
1927 год стал для Мунка настоящим annus mirabilis
[109] – он получил международное признание. Художник прекрасно сознавал, сколь большая заслуга в этом принадлежит берлинцам Глазеру и Юсти:
Масштабные выставки моих работ сначала в Германии, а потом и в Норвегии кажутся мне теперь просто сладким сном. Я удостоился такой чести, такого огромного количества добрых слов!..
Близится новый год, и мысленно я сейчас с вами и всеми теми, кто на протяжении этого года сделал для меня так много доброго и прекрасного, – посвятив мне свои мысли, дела и слова.
Между часами и кроватью (1928–1944)
Картины для воздушного замка
Постоянные жалобы Мунка на то, что у него не хватает времени для решения всех дел, далеко не всегда были ритуальными иеремиадами. В течение 1928 года его картины выставлялись на 14 выставках в США, Германии, Италии, Англии и Швеции – и каждая требовала какого-то участия. Кроме того, почти одновременно несколько художественных галерей и издательств обратились к нему с предложением выкупить права на воспроизведение его полотен. Иногда художник еще и занимался продажами своих картин, хотя и делал это со все большей неохотой. В январе после долгих колебаний он уступил Дрезденской галерее за 25 000 марок сделанную в 1916 году версию «Больного ребенка» и получил благодарственное письмо от бургомистра города.
К началу 1929 года деловая суета настолько замучила художника, что он пошел на довольно необычный шаг – оформил врачебное свидетельство (на немецком языке – чтобы предъявлять партнерам в Германии!), подтверждающее его неспособность выносить большие нагрузки. В свидетельстве говорится: «В последние годы пациент подвержен частым приступам головокружения вследствие переутомления. Особенно много сил у него забирают светская жизнь и деловые предприятия, что для него чрезвычайно вредно. Поэтому ему по состоянию здоровья рекомендовано временно воздерживаться и от того, и от другого».
«Воздерживаться» же от творчества Мунк никак не планировал. После вызвавшей столько восторгов выставки в Национальной галерее возобновились разговоры о большом проекте, связанном с оформлением нового здания ратуши в Осло, и Мунк загорелся мыслью реализовать идею «Рабочего фриза», по возможности расширив его до серии, как он выражался, «картин из городской жизни».
Несколько эскизов для фриза уже были готовы. У Мунка имелось каменное «зимнее ателье» в Экелю, которое он решил расширить и достроить и для этого пригласил строителей; в ходе работ делались зарисовки, и теперь они пригодились художнику. Дошло даже до создания эскиза большого полотна, перекликавшегося с сюжетом старой картины «Рабочие за уборкой снега». В письмах и дневниковых записях Мунка, сделанных в это время, неоднократно встречаются рассуждения о «настенном искусстве», доступном всем людям, и это искусство противопоставляется «искусству для торговцев картинами», которое обречено на прозябание в буржуазных гостиных.
Оформление ратуши потребовало бы значительную часть времени и творческой энергии Мунка на протяжении всех 1930-х годов. Но проект оформления ратуши так и не вылился в реальный заказ, и эскизы к «Рабочему фризу» остались эскизами к воздушному замку.
Новая зимняя мастерская представляла собой довольно большой дом и была оснащена электрической обогревательной системой. Друзья Мунка считали, что со временем мастерскую можно будет приспособить под музей и что, возможно, именно здесь обретет окончательное воплощение «Фриз жизни», о котором художник, несмотря на увлечение другими идеями, вовсе не забыл. Он издал небольшой альбом «Возникновение “Фриза жизни”», где объяснял историю происхождения концепции серии. Для этого он частично воспользовался своими записями за 1889 год, позднее известными как «Манифест Сен-Клу», в которых развивается идея «святости» акта соединения мужчины и женщины. Но теперь у Мунка появились и новые мысли. Среди них такое, довольно часто цитируемое высказывание:
