Я решил написать целый ряд таких картин.
Но они не будут изображать интерьеры, читающих мужчин или женщин за вязанием.
Они будут изображать живых людей, которые чувствуют и дышат, страдают и любят.
В новой версии истории фриза (очевидно, написанной в 1929 году) Мунк старательно датирует возникновение идеи его создания концом 1880-х годов – очевидно, чтобы пресечь все возможные разговоры о влиянии Вигеланна.
Публикация этого небольшого альбома задумывалась автором как анонс крупного литературного проекта – предполагалось издание, в котором картины и тексты составляли бы единое целое. Мунк собирался представить свои мысли об искусстве в форме автобиографии, создав таким образом своего рода дневник души. Нет сомнений, что работа над этим проектом отняла у него много времени и сил, но единственным результатом ее стало появление невообразимого количества записей:
Я уже давно мечтал собрать большую папку из лучших гравюр, принадлежащих «Фризу жизни», сопроводив их текстом – в основном стихами в прозе…
Но мне также хочется придать некое композиционное целое разным записям – тому, что я называю дневником души – а это затягивается.
В 1927 году Густаву Шифлеру исполнилось семьдесят лет. Следующим летом ему наконец-то удалось завершить новый каталог, ставший итогом многолетней работы. Мунк в свойственной ему уклончивой манере прислал другу такое приглашение:
Я часто думаю о том, как хорошо было бы опять увидеться с Вами и Вашей супругой. Но лето здесь короткое, а я должен так много успеть… Не могли бы Вы просто взять и приехать ко мне?.. Естественно, я буду в Вашем распоряжении, насколько это в моих силах.
Густав и Луиза Шифлер приняли решение съездить в Норвегию в сопровождении сына. 11 июня они прибыли на корабле в Осло и остановились в гостинице «Виктория». Мунк их встретил и пригласил поужинать в ресторан «Скансен», расположенный в здании, которое можно считать первым в Осло законченным образцом функциональной архитектуры. Место для ужина было выбрано неслучайно: художник в это время увлекся функционализмом; кстати, он утверждал, что его мастерские – как летние деревянные постройки, так и зимний дом – вполне соответствуют этому ультрасовременному направлению.
Общение с Шифлерами оказалось недолгим. На ужине Мунк простудился, и все остальное время пребывания Шифлеров в Норвегии вынужден был провести в постели в Экелю. Впрочем, дело тут не только в простуде. Об этом ясно свидетельствует письмо с извинениями, отправленное художником гостям, проделавшим для встречи с ним такой долгий путь:
Я так рад, что мы снова смогли увидеться… Надеюсь, что Вы не раскаиваетесь в своем решении посетить Норвегию… Надеюсь, еще наступит время, когда мы сможем поговорить в более спокойной обстановке. К сожалению, общение с друзьями по-прежнему представляет для меня некоторую трудность – мои нервы, к сожалению, болезненно реагируют на присутствие других людей.
Но встретиться больше им не довелось. Тем вечером в «Скансене» друзья виделись в последний раз.
Мунк был в восторге от каталога Шифлера. В благодарность за титанический труд художник прислал другу несколько новых литографических оттисков. Тому оставалось лишь сожалеть, что в каталог их подверстать уже не удастся!
Некоторые из этих литографий принадлежат к лучшим творениям Мунка. Это своего рода портреты, исполненные экзистенциалистских настроений. Моделью художнику послужил профессор Кристиан Шрейнер, довольно тесно общавшийся с Мунком в последние годы его жизни. Медик и коллекционер Шрейнер каким-то образом сумел завоевать доверие Мунка, которому тесное общение с врачом могло показаться полезным. Шрейнер не имел прямого отношения к лечению пациентов – он был профессором анатомии, но, видимо, именно это и привлекало Мунка. Художник создал несколько версий сюжета «Профессор Шрейнер как анатом», где профессор изображен в анатомическом театре, у стола, на котором лежит вскрытый труп. Один из вариантов чем-то перекликается со старой работой «Смерть Марата»; трупу на столе здесь приданы черты самого Мунка.
Другой сюжет получил название «Профессор Шрейнер в роли Гамлета». На картине мы видим худощавого человека с серьезным лицом, он одет как полагается патологоанатому, в руках у него череп. Картина является отличным примером того, как даже самые нагруженные символикой образы всегда получают у Мунка вполне конкретное обоснование. Кстати, Шрейнер действительно специализировался на исследованиях черепа и костей.
Фауст и Мефистофель
12 октября 1929 года Мунк получил новый паспорт. Надпись, сделанная на французском языке, гласила: «Действителен во всех странах мира!» (восклицательный знак поставлен чиновником, выдавшим документ).
Мунк, которому к тому времени исполнилось 66 лет, действительно не собирался ограничиваться спокойной жизнью в Экелю. Однако поездкам все время что-то мешало, хотя он был не прочь навестить Шифлеров – возможно, его мучила совесть из-за того, что прошлогодняя встреча оказалась такой краткой. Во всяком случае, Мунк не раз вспоминал о летнем вечере, проведенном в «Скансене», и объяснял краткость общения своей болезнью:
Если я все-таки отправлюсь в путешествие, так в основном для того, чтобы вновь увидеться с Вами. Но мне постоянно что-то мешает. Времена изменились – раньше я мог в любой момент схватить чемодан и тронуться в путь!
Осенью он так никуда и не поехал. А весной произошло событие, временно поставившее крест на путешествиях и негативно повлиявшее на работоспособность художника.
Мунк в последнее время страдал от повышенного давления, и, видимо, именно из-за давления в сетчатке правого глаза лопнул сосуд и кровь попала в стекловидное тело. Гематома, поначалу представлявшая собой большое непроницаемое для света пятно, рассасывалась довольно долго.
Мунк, по его собственному утверждению, всегда больше полагался именно на правый глаз. Естественно, он сильно перепугался, когда этот глаз практически перестал видеть. Был вызван окулист, доктор медицины Юхан Редер, но единственное, что он смог порекомендовать в данной ситуации, – это полный покой. Врач выписал Мунку новое свидетельство, на сей раз на двух языках – немецком и норвежском, где подчеркивал, насколько важно для больного избегать любых волнений:
Господин Эдвард Мунк, художник, страдает от внезапно постигшей его глазной болезни, вызванной длительным перенапряжением.
Ему предписан полный физический и душевный покой на протяжении значительного периода времени. Его категорически противопоказано тревожить, как лично, так и по телефону, телеграфу или письмами.
За лето состояние глаза Мунка заметно улучшилось. В сентябре художник продлил у доктора Редера срок действия свидетельства, хотя, признаться, не так уж строго соблюдал предписанную изоляцию. Судя по всему, он использовал его скорее как оружие в случае, если надо было отделаться от неприятных забот.
В августе в Экелю удалось проникнуть шведскому журналисту, который приехал в компании с критиком и художником Пола́ Гогеном, сыном великого француза, – кстати, Пола́ был наполовину датчанином и через несколько лет переселился в Норвегию. Журналист был так польщен честью, оказанной ему великим человеком, что предпочел забыть о профессиональном долге: «Глупо тратить час столь драгоценного времени на вопросы». Мунк («весь в белом, статный и стройный») рассказал ему о своих новых картинах – при этом он оговаривался, что работать приходится с осторожностью, потому что правый глаз нуждается в отдыхе.
