Крог угрюмо сидел поодаль в углу; когда Егер разражался заливистым смехом, по его лицу пробегала нервная дрожь…
– Мне опостылел смех Егера, – проговорил Крог хриплым голосом; сгорбившись, он сидел в углу. Брандт стоял рядом, и ему хотелось утешить его…
«Чудной этот Егер, – подумал Брандт, – вон как увивается за фру Верой».
Крог был так добр к нему…
Крог, должно быть, страдает сейчас, как когда-то Брандт из-за фру Хейберг, – он ведь тоже боготворил ее. Как она похожа на фру Хейберг, когда сидит вот так, склонившись к Егеру.
– Послушай, Брандт, никогда-то ты не повеселишься с нами, – сказал Дедикен, – не выпьешь даже, наверняка все думаешь про свои картины.
«Хорошо, что они не догадываются, что я сохну по фру Хейберг, – представлять себя в роли несчастного любовника отвратительно», – подумал Брандт.
Разительным контрастом «дружеским посиделкам» стала его последняя поездка к деду во Фредрикстад. Старику исполнился восемьдесят один год, он был серьезно болен. Мунк собирался написать его портрет – как оказалось, на смертном одре. При этом старый шкипер был бодр духом. Он расспрашивал внука о его поездке в Копенгаген, где сам бывал много раз, интересовался, видел ли тот Круглую башню. К тому же он произнес слова, которые Мунк впоследствии любил повторять. Когда священник принимал его последнюю исповедь, Андреас Бьёльстад вдруг воскликнул: «Подумать только, и это должно случиться именно со мной!»
Тем же летом Мунк навестил и семью, отдыхавшую во Вренгене. Там он написал портрет тетушки Карен. Серьезная и подтянутая, со строгим пробором посередине, в скромной блузке и белом фартуке, она сидит на открытой веранде на фоне беленького домика. Само воплощение долга и добродетели, она как будто бы готова сорваться с места и бежать хлопотать по дому вместо того, чтобы тратить время на такие пустяки.
Еще один портрет, написанный во Вренгене, не похож на его работы этого года, полного сомнений и исканий, – скрытое чувство тревоги сближает его с будущими работами художника. На картине «Вечер» изображена младшая сестра Лаура. Голова меланхолично опущена. Широкие поля шляпы, такой же, как на солнечном портрете Ингер, защищают ее лицо, но не от солнца, а от внешнего мира во всей его обыденности. Фигурка Лауры втиснута в левый нижний угол картины. Она пристально смотрит прямо перед собой или, что, может быть, точнее, взгляд ее обращен внутрь себя. Ее образ диссонирует с атмосферой тихого вечернего пейзажа за ее плечами, озаренного последними лучами заходящего солнца. Она как будто не желает замечать мужчину и женщину, выходящих на берег из лодки на заднем плане.
В 1888 году Лауре исполняется двадцать лет, и ее состояние вызывает у семьи все большее беспокойство. Становится ясно, что она страдает психическим расстройством. Ее одолевают навязчивые идеи, она постоянно придумывает себе несуществующие болезни. Более того, Лаура унаследовала от отца болезненную совестливость, выросшую у нее до гротескных размеров. Так, она требует, чтобы ей разрешили пересдать выпускной экзамен – внушила себе, что получила хорошие оценки только благодаря списыванию.
«Вечер» был одной из двух картин, представленных Мунком на Осеннюю выставку. Из упрямства он оценил каждую в пятьсот крон. Если двумя годами ранее «Больной ребенок» вызвал у публики и прессы смешанный с восхищением шок, то теперь его картины встретили полнейшее равнодушие. Газеты их почти не упоминают. Не подводит лишь «Афтенпостен»: «…Девушка в желтой соломенной шляпе с широким фиолетовым лицом, сидящая на голубой полянке перед белым домом. Картина со всех точек зрения настолько плоха, что производит комическое впечатление». «Моргенбладет» иронично отмечает, что «безусловным достижением» Мунка является «поразительно небрежный рисунок и невозможные цвета».
Две женщины – и еще одна
У сообщества молодых художников Кристиании был небольшой «филиал» в провинции Вестфолл. В Тёнсберге жил художник Карл Дёрнбергер, которого все звали просто Палле, сын осевшего здесь немецкого пивовара. В нескольких километрах от города, в поселке Слаген, поселился другой их коллега – Свен Йоргенсен. Столичные друзья часто навещали их «в деревне». Вот и в декабре 1888 года компания молодых художников была приглашена в гости к Йоргенсену.
Впоследствии Мунк рассказывал, что вечер прошел весьма оживленно. Вино лилось рекой, и они улеглись спать где придется только к четырем утра. На вечеринке Йоргенсен поругался с Мунком и никак не мог успокоиться. Под утро он поднял Мунка с постели в одной рубашке. Мунк пригрозил, что разобьет вазу, если приятель не угомонится, – и исполнил угрозу. Это привело к драке, в ходе которой Йоргенсен пытался вытащить Мунка на мороз. Остальным пришлось приложить немало усилий, чтобы разнять дерущихся.
На следующий день по пути в Тёнсберг Дёрнбергер неосторожно толкнул Мунка в глубокую лужу. Лед треснул, и остаток пути Мунку пришлось проделать с мокрыми ногами. «Неудивительно, что после всех этих передряг я заболел».
То ли из-за драки в одной ночной сорочке, то ли из-за промоченных ног или из-за того и другого, вместе взятого, у Мунка начался серьезный приступ суставного ревматизма. Ему пришлось остаться у Дёрнбергеров под присмотром его матери и младшей сестры Карла – Шарлотты, которую в семье звали Мэйссе. Позже он саркастически опишет, как они принимали доктора:
– Неудивительно, доктор, сегодня я чувствую себя хуже всего.
– Да, вижу.
Палле все время пялится на меня:
– Выглядит он ужасно, господин доктор.
Доктор кивает…
– Он выглядит ужасно живописно, посмотрите, сколько оттенков на его лице, – говорит Палле и, схватив меня за нос, начинает поворачивать мою голову из стороны в сторону.
У меня даже нет сил сказать ему, чтобы он оставил меня в покое.
Мэйссе Дёрнбергер исполнилось двадцать лет, она была на четыре года младше Мунка. Мать-немка держала ее на коротком поводке, и Мэйссе давно мечтала вырваться из тесного мирка Тёнсберга в большой мир, который только начала познавать, общаясь с богемными товарищами брата. Естественно, она без памяти влюбилась в своего пациента, пробывшего в их доме до конца февраля. Потом они несколько месяцев переписывались.
Когда ему стало чуть лучше, Мунк написал довольно интимный портрет Шарлотты Дёрнбергер. Девушка сидит на стуле, завернувшись в полосатый шарф. Она улыбается, но взгляд ее серьезен и отстранен. Мунк хранил эту картину – как и многие другие – всю жизнь.
Несмотря на то что в своих письмах Мунк называет Мэйссе «милой и дорогой», у нее есть две соперницы. С одной из них, коллегой и подругой Мунка, она хорошо знакома. Другая – самая опасная – тень Милли Таулов.
Первая соперница вскоре исчезнет из поля зрения. Она выйдет замуж и переедет в другой город. В марте Мэйссе пишет, основываясь, вероятно, на слухах, достигших ее ушей, о времени, проведенном Мунком дома после длительного визита в Тёнсберг: «Думаю, фрёкен Карлсен соскучилась. Ты ведь нечасто с ней встречаешься?»
