Оста Карлсен была привлекательна, дружелюбна и искренна. Судя по дневниковым записям Мунка, как раз это он и считает ее главными недостатками. Она вела вольную жизнь юной художницы в Кристиании и могла бы стать серьезной соперницей Мэйссе, которой приходилось лгать матери и пересылать письма через подруг. Но сравниться с Милли, а вернее сказать, со сладкими воспоминаниями о «фру Хейберг», со временем превратившимися в недосягаемую мечту о разрушающем все преграды экстазе, она не могла:
– Поторопитесь, Брандт, – проговорила она немного возбужденно, – хочу сказать вам, что есть и другой… – Не поторопитесь вы, я выйду замуж за него…
Брандт молчал.
Решиться вот так… нет – все было не так – с той, другой. Попросить ее руки – обручиться – потом обязательный поцелуй…
Больше никогда не ощутить, как бьется, волнуется сердце – как тогда, когда он ждал фру Хейберг в темноте, под дождем у фонаря, а она с истомой в глазах дарила ему свои ласки…
Нет, он не мог отказаться от страсти, от краденых поцелуев – он был обречен на страдание, ложь и предательство.
Эта сцена разыгрывается в кафе, куда юные художники пришли выпить пива. Они шутят и смеются. Осте кажется, что официант принимает ее за одну из натурщиц Мунка. Потом она подпирает голову рукой и «доверчиво» заглядывает ему в глаза.
Брандт взглянул на ее белый лоб в обрамлении гладко причесанных светлых волос.
Потом на ее руки: большие белые с широкими запястьями.
– Я никогда не видел таких красивых рук, как у вас, – произнес он.
Она радостно заглянула ему в глаза – как она была красива! Почему, почему – он не мог – он хотел… Он хотел рассказать ей, как все было тогда, – она бы его поняла, и все было бы по-другому.
Оста навсегда осталась близкой подругой Мунка, как он сам признавал – самой лучшей. И мужчина, который повел ее к алтарю, тоже был другом Мунка – был и остался. Он был адвокатом, и звали его Харальд Нёррегор. После замужества Оста сменила имя на Осе, чтобы ее не путали с известной художницей Астой Нёррегор. Будучи уже Осе Нёррегор, Оста Карлсен переехала с мужем в Ставангер, и они с Мунком стали переписываться. В письмах по-прежнему сквозит двойственность их отношений, хотя Мунк держится бодро:
Мы с месье Стангом
[27] побывали на вашем венчании. Мы стояли в углу у двери и тихо удалились, когда все закончилось. Вы оба выглядели очень благочестиво… Теперь я сижу в своем маленьком домишке в Осгорстранне. Мне и моей сестре здесь очень хорошо. Быть холостяком – мое призвание.
Осе отвечает:
О браке, видите ли, мало что можно сказать: либо вы ужасно несчастны, либо ужасно счастливы. Я, слава богу, до сих пор была ужасно счастлива. Но ведь замужем я всего два месяца. А вы, Мунк, как дела у вас? Не сложится ли у вас еще все с фрёкен Дёрнбергер? Честно говоря, я считаю, что вам, Мунк, надо постараться. Видите ли, брак оздоровляет душу.
Вдобавок ко всему и Мэйссе, и Осе упоминают еще одну женщину, которую Мунк писал и с которой флиртовал этим летом, – датчанку фрёкен Древсен. Однако куда интереснее то, что в этой переписке постоянно упоминаются те немногие друзья Мунка, которые будут поддерживать с ним дружеские отношения всю жизнь и помогать ему в трудные минуты. Один из них станет, наверное, его самым близким другом. Это Яппе Нильсен – одаренный молодой человек, окончивший гимназию в семнадцать лет и мечтавший стать писателем; он был на семь лет моложе Мунка. Сестра Нильсена Юлия была замужем за художником Торолфом Холмбу, они дружили с Дёрнбергерами. В одном из писем Шарлотта объясняет, что пишет карандашом, потому что ручка оставляет кляксы, а виноват в этом Яппе, угостивший ее сигаретой с опиумом.
Когда наступила осень, «Моргенбладет» сообщила публике, что вклад Мунка в Осеннюю выставку – «чистый бред». Но к этому времени Мунка не волнуют ни норвежские критики, ни норвежские женщины. Он наконец попадает в Париж.
Имя третьему поколению – Эдвард Мунк
Болезни и бурные эмоциональные переживания никогда не мешали Мунку писать. Напротив, 1889 год стал особенно продуктивным. Сразу по возвращении из Тёнсберга он с головой окунулся в работу, причем с таким энтузиазмом, что Мэйссе начала опасаться за его здоровье. «Так ли уж необходимо доводить себя работой до изнеможения? – писала она. – Дорогой, не будь таким усердным!»
Первое, за что он взялся, был портрет Ханса Егера. Эту картину можно рассматривать как подведение итогов его отношений с вдохновителем богемы Кристиании. В потертом пальто и видавшей виды шляпе, надвинутой на лоб, Егер сидит в углу дивана. На столе перед ним неизменный стакан виски с содовой. Рука небрежно лежит на подлокотнике. Тело расслаблено, но голову он держит прямо. Ироничный взгляд устремлен прямо на зрителя. Свет падает сбоку, отчего половина лица остается в тени. На губах улыбка, переходящая в злобную ухмылку на теневой стороне лица. Художник явно старается выразить двойственность образа Егера – безжалостного, ироничного критика общества и изгоя.
Затем Мунк снова обращается к мотиву «Больной ребенок», написанному тремя годами ранее. Он намеренно разрабатывает его в «современной» натуралистической манере, похожей на кроговскую. Новая картина получает название «Весна». Мать и больная девочка сидят у окна, из которого в темную комнату, освещая пышные цветы на подоконнике, льется весенний свет – символ полнокровной жизни, которую девочке прожить не суждено. Печальное бледное личико больной и носовой платок с пятнами крови у нее в руках – свидетельства безысходности. За спиной девочки, как надгробие, возвышается массивный дубовый комод. Мать только начала вязание, которое дочь едва ли увидит законченным. Женщина похожа на Норну
[28], беспомощно держащую тонкую нить судьбы девочки в своих руках.
Эта тщательно выполненная символическая картина была попыткой вызвать к себе симпатию со стороны тех, от кого зависело получение стипендии. Мунк готов сделать все, чтобы его заметили и не смогли отказать. На Пасху он снимает в Студенческом обществе зал и собирает там все свои картины для персональной выставки.
Это решение было смелым само по себе: прежде персональных выставок в Норвегии никто не проводил. Реакция долго ждать себя не заставила, и в отзывах прессы послышались новые нотки. «Дагбладет» и «Моргенпостен» настроены весьма позитивно, по их мнению, трата 25 эре за входной билет вполне оправданна. Даже «Афтенпостен» находит хорошие работы, хотя и утверждает, что художник в целом демонстрирует публике «полное отсутствие критического к себе отношения». «Весну» хвалят. О портретах же пишут так: «В некоторых портретах ему действительно удается передать характер модели, но личности он выбирает малопривлекательные».
Самой важной все же следует признать статью Кристиана Крота в газете «Верденс ганг» от 27 апреля. Кстати, в этот же день Крог вместе с другими известными художниками направил в Министерство образования и церкви письмо, в котором поддерживается прошение Мунка о государственной стипендии. В статье же Крог пишет, что современное норвежское искусство представлено тремя поколениями художников. Первое – «немцы», пишущие на своих «коричневых» полотнах природу и крестьян в традициях Тидемана и Гуде
[29]. Второе – это поколение, к которому принадлежит он сам, – создатели «голубых» пейзажей, борющиеся за новый взгляд на искусство, за свободу в использовании цвета. Это поколение настолько значимо, что и самые юные художники до сих пор пишут в присущей ему манере; поэтому появление третьего поколения заставило себя ждать.
