«И вот наконец оно пришло», – пишет Крог. Имя этого поколения – Эдвард Мунк: «Мунк ни на кого не похож… Он пишет, или, вернее, видит по-другому. Он видит только самое главное и пишет, естественно, только это». По мнению Крога, нет ничего странного в том, что публика не понимает третье поколение художников. Она просто не успела дорасти до него.
Как бы то ни было, выставка пользовалась успехом, и продажа билетов, должно быть, принесла Мунку немного денег. Как знак времени, интересно упомянуть и то, что в последние дни работы выставки члены социал-демократического союза и профсоюзов Кристиании могли купить билеты по десять эре.
Отношения художника с семьей по-прежнему оставались сложными. Рассказывают, что, когда отец захотел посетить выставку, Мунк испугался, что он увидит обнаженную девочку на картине «Созревание» (первая версия, позднее утерянная). Поэтому перед приходом отца он закрыл картину покрывалом, и все прошло как нельзя лучше. Хуже было то, что незадолго до выставки Эдвард накупил в кредит красок на 10 крон и сказал лавочнику, что он сын доктора Мунка. В этом не было бы ничего страшного, если бы лавочник не отправился к отцу, когда настало время отдавать долг. Отец посчитал, что это уже смахивает на мошенничество.
Даже верной тете Карен приходилось нелегко. Из писем ясно, что Эдвард не живет в Кристиании подолгу. На сей раз он отправляется в провинцию Вестфолл, чтобы найти семье дачу на лето, и снимает дом в Осгорстранне, в пяти километрах от Борре, связанного с воспоминаниями о Милли. Место на редкость удачное, ведь здесь он может тайно встречаться с Мэйссе.
Прежде этот крохотный городок на берегу фьорда был центром лесоторговли, а теперь превратился в сонное захолустье. Старые патрицианские виллы, напоминавшие о былом величии, узкие извилистые улочки и изогнутый пляж были на редкость живописны. Городок стал модным местом отдыха жителей Кристиании, в особенности художников и представителей богемы.
Эдвард поехал туда вместе с Ингер, но затем по какой-то причине вернулся на несколько дней в Кристианию. Что характерно, отца в это время дома не было. Тетя Карен в письме жалуется Ингер, что, пока Эдвард жил дома, и ее, и Лауру терзала непонятная тревога. Хотя домой вечерами возвращался он рано, его вид вызывал у них безотчетное беспокойство.
В многочисленных письмах, сохранившихся после тети Карен, такое признание – единственное. Обычно ее беспокоят чисто практические вещи. Вот и дальше, в том же письме, она спрашивает Ингер, правильно ли та ухаживает за своим капризным братом, и сетует: «Плохо, что Эдвард так боится пробовать домашние разносолы». В то же время он готов довольствоваться совсем простой пищей. «Может быть, ему понравится молочный суп с сухарями?»
В Осгорстранне Мунк много работает и общается с друзьями, особенно часто с семьей Крога. Этим летом супруги поддерживают более или менее ровные отношения, ведь Егер в Париже. Ода и Кристиан забрали домой своего первенца, рожденного втайне, когда Ода формально еще состояла в браке с Энгельхардтом. Кроме того, у них только что родился мальчик, которого крестили в церкви Борре и нарекли Пером. Одним из крестных, не совсем по своей воле, стал и Эдвард. Вряд ли Кристиан Мунк был в восторге от того, что сын принял на себя столь серьезные обязательства.
Но главное – Мунк открывает для себя этот маленький городок, который сыграет центральную роль в его жизни и творчестве. С тех пор он всегда будет стремиться сюда летом. Во многих своих картинах он запечатлеет особый, характерный для северных широт вечерний свет, отраженный мерцающей водной гладью, и хитросплетения любви и ревности, неизбежно возникающие среди праздных отдыхающих. А изгиб береговой линии станет важнейшим композиционным элементом в лучших его полотнах.
Первой в Осгорстранне он напишет Ингер. В ослепительно-белом платье с соломенной шляпкой в руках она сидит на берегу на камне. Все вокруг пронизано мягким светом заходящего солнца. От картины веет одиночеством и меланхолией. Пейзаж далеко не идилличен, скорее он несет в себе скрытую угрозу: фигурку девушки окружают громадные валуны, написанные в сине-зеленых и серых тонах.
В Осгорстранне Мунк получает известие о присуждении государственной стипендии – полутора тысяч крон, предназначенных для проживания за границей в течение года. Новость обрадовала и друзей Мунка. Правда, радость не совсем бескорыстна – многие были на мели и надеялись занять денег.
Последние месяцы перед поездкой в Париж Мунк, вероятно, провел дома на Скоус-пласс. Семья готовилась к очередному переезду. Сразу после отбытия Эдварда они должны были переселиться за город, в усадьбу Хаукету. Решение это, видимо, было вызвано тем, что семидесятидвухлетний Кристиан Мунк собирался отойти от дел и вынужден был ограничить расходы семьи. Правда, новое местожительство не совсем устраивало Андреаса, который учился на медицинском факультете и теперь должен был проделывать путь до центра города пешком.
Отъезд Эдварда вызывал у него самого и других членов семьи противоречивые чувства. Полгода спустя Мунк так описывает день своего отъезда:
Мы сидели за столом – слышался стук вилок и ножей. Изредка мы обменивались парой фраз.
Тетя поинтересовалась, довольно ли я взял с собой носков, – попросила носить две рубашки, пока буду на пароходе.
– Будь, ради всего святого, поосторожней в Париже, – произнес отец. Он сидел, склонившись над тарелкой, спиной к окну. На его лысине и почти белых волосах играли блики света. – Ты знаешь, какой там влажный климат – у тебя запросто может случиться приступ ревматизма.
– Пиши чаще, – попросила тетя.
– Принимай камфорные капли, если простудишься, – снова заговорил отец, – я положил тебе несколько упаковок.
Дальше мы ели в полной тишине.
Я видел, как постарел отец – как сгорбился. Восемь месяцев вдали от дома – долгий срок.
Я взял их за руки. Все были смущены – я не хотел показывать, как сильно растроган.
Отец вышел проводить меня в прихожую. Я протянул ему руку. Прощай. Прощай. Тетя стояла в дверях и кричала вслед, чтобы я был поосторожней.
Оказалось, что корабль был не готов к отплытию и посадку отложили на три часа. Вместе с коллегой Калле Лёкеном Мунк побрел по улице. Они встретили знакомых, предложивших пойти в кафе. Но Мунк решил вернуться домой. «Такой уж я добропорядочный», – отшутился он.
Дома он застал отца за работой.
Он обернулся и взглянул на меня поверх очков.
– Оставайся дома – я слышал, будет ужасная погода.
– Ну уж нет, – ответил я. – И дня больше не вынесу в этом городе.
– Как знаешь, – проговорил он и вернулся к работе.
Тетя тем временем обнаружила еще кое-что, что мне непременно нужно было взять с собой.
– Прощайте, мне, пожалуй, пора идти. – Я подошел к отцу и протянул ему руку.
– Ну, прощай, – сказал он и пожал ее. – Нам бы следовало проводить тебя до пристани, но у меня совсем нет времени.
