– О, это совсем не обязательно.
Но мне все же хотелось, чтобы он проводил меня.
На нижней палубе парохода толпились мои приятели. Воге, Станг и Хорнеман были уже изрядно пьяны – они запаслись бутылками.
Я прошелся по палубе, осмотрелся – этот корабль был уже кусочком Европы, – он доставит меня в землю обетованную.
Станг и Хорнеман собирались плыть с нами до Кристиансанна. Лёкен бродил вокруг с блаженной улыбкой на устах и в конце каждой фразы говорил: «А мы, между прочим, едем в Париж».
– Вон твой отец идет, – вдруг сказал Станг. Я поднял глаза и увидел отца, который пробирался между каких-то тюков. Он надел свой лучший костюм…
Я был растроган его приходом. Подошел к нему.
– Красивый корабль. Еще есть время до отъезда. Пойдем домой.
– Нет, я сейчас не могу – мои друзья…
– Ну что ж, прощай.
Париж и смерть
Наконец Мунк покинул Кристианию, но и в Париже он общался преимущественно со скандинавами, в особенности с норвежцами. Норвежцы образовали во французской столице небольшую колонию. Предводительствовал в ней писатель Юнас Ли
[30]. Двери его дома были широко открыты для всех соотечественников, состав которых постоянно менялся.
В своих первых письмах домой Мунк педантично отчитывается, на что он тратит деньги: обед, чашка горячего шоколада, уроки, плата за квартиру, обогрев жилья, расходы на транспорт. Денег вечно не хватает, и он пытается сэкономить стипендию, прося вспомоществования у меценатов. Однако есть все основания полагать, что о кое-каких расходах он умалчивает, – светская жизнь в эти осенние месяцы наверняка обходится ему недешево.
Мунк добросовестно посещает уроки рисования, на чем настаивает семья. Его преподавателем становится пользующийся популярностью у норвежцев Леон Бонна
[31]. Без труда можно догадаться, что основательная академическая методика обучения кажется Мунку смертельно скучной:
До обеда я работаю в мастерской – просто вытягиваю руку и вымеряю на листе карандашом пропорции тела обнаженной натурщицы. Сколько голов умещается в теле, какой должна быть ширина грудной клетки по отношению к длине тела. Мне скучно, я от этого устаю и тупею.
Бонна тоже не в восторге, хотя Мунк действительно нарисовал несколько отличных эскизов обнаженной натуры. Довольно показательно, что своим лучшим норвежским учеником Бонна считал малоэмоционального, теперь почти забытого натуралиста Андерса Конгсруда.
Куда важнее для Мунка выставки Парижа. Большая Всемирная выставка 1889 года дает представление о современном «официальном» европейском искусстве. А в норвежском зале выставлена и картина самого Мунка «Утро». К тому же в городе полно небольших галерей и маленьких вернисажей, где можно увидеть и «старых» импрессионистов – Моне, Писарро, Рафаэлли, и новых – Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Гогена, Синьяка. Полученные впечатления находят выход в постоянных творческих экспериментах Мунка.
И все же Мунк не совсем доволен. Холодный и влажный осенний воздух вызывает новый приступ болезни. Да и светские увеселения, вероятно, отнимают слишком много времени. Как бы то ни было, Мунк решает переехать из гостиницы на рю де Шартр в пригороде Парижа Нёйи, но и там долго не задерживается. Деньги на исходе. 25 ноября он пишет в Кристианию меценату Улафу Скоу и просит одолжить ему 300–400 крон. Мунк жалуется на здоровье, пишет, что опасается приступа суставного ревматизма и потому хочет провести зиму на юге Франции.
Ответ Скоу весьма доброжелателен: он с радостью даст Мунку 400 крон, и не в качестве займа, а как задаток за картину, которую Скоу когда-нибудь приобретет у него. Но к моменту, когда письмо и деньги достигнут Парижа, ситуация уже изменится.
В воскресенье, 24 ноября, тетя Карен написала письмо из усадьбы Хаукету, где семья снимала несколько комнат на втором этаже хозяйского дома. Картины Эдварда прибыли в целости и сохранности. Андреас каждый день ходит пешком в университет, похудел, но окреп. «Папа же, напротив, все время сидит дома и совершает свой моцион на веранде. Он здоров, и девочки тоже».
А уже в понедельник вечером Кристиана Мунка разбил апоплексический удар. Это случилось спустя месяц после того, как ему исполнилось семьдесят два. Парализованный, без сознания, он пролежал три дня и умер 28 ноября. Тетя Карен сразу же написала Эдварду, но из страха, что известие станет шоком для него, отправила письмо скульптору Валентину Хьеланну, который жил вместе с Мунком в Нёйи, попросив того осторожно передать известие Мунку. Из-за этого письмо опоздало, и о смерти отца Мунку сообщил товарищ, увидевший некролог в газете. Мунк описывает это так:
– У тебя дома, кажется, случилось несчастье…
Меня охватила ненависть: никакого сочувствия. В ушах зашумело. Сестры… отец…
– Отец умер?
– Да, ты прав.
– Ты прочитал об этом в «Моргенбладет» – там было написано «военный врач»?
– Да.
– И первая буква имени «К»?
– Да. Там еще было написано «Хаукету».
– Тогда это он, – холодно проговорил я.
В действительности реакция Мунка могла быть какой угодно, только не холодной. Известие запоздало, и он не успел на похороны. Его захлестнуло чувство сожаления о вечной недосказанности в их отношениях с отцом:
Я готов был отдать все, лишь бы обнять его голову и сказать, как я люблю его. А всё эта робость. Не то чтобы я своим поведением доставлял ему много горя. Все дело в мелочах – я был холоден, тогда как он был добр.
За чувством скорби последовало осознание жестокой реальности: смерть отца стала для семьи материальной катастрофой. Поскольку Карен в свое время отказалась выйти замуж за Кристиана, она не могла рассчитывать на вдовью пенсию. Эдвард стал единственным кормильцем семьи, на него легла ответственность за жизнь тети, брата-студента и сестер.
«О хлебе насущном мы не беспокоимся, Господь не оставит нас своими заботами, в этом у нас нет ни малейшего сомнения», – пишет тетя Карен. Эдвард не готов безраздельно уповать на Господа. «На это у меня мало надежды», – отвечает он.
Зиму они прожили на накопленные средства, относительно спокойное течение жизни дало им возможность собраться с мыслями. Карен Бьёльстад незадолго до смерти Кристиана Мунка исполнилось пятьдесят, но возраст не стал помехой ее деятельной натуре. Она была не из тех, кто опускает руки, – и тетя Карен надумала, как помочь Господу в заботах об оставшейся без кормильца семье. Она собирается брать на постой жильцов – и в связи с этим снимает со стены портрет Егера, «поскольку, мне кажется, он сделает нам плохую рекламу». Она увеличивает производство своих поделок для туристов и учится снимать мерки, чтобы шить детскую одежду.
