Волнообразные линии «Меланхолии» ведут наш взгляд к пристани, где видны две маленькие фигурки – мужчины и женщины. Рядом пришвартована желтая лодка. В своей хвалебной статье, вышедшей, когда картина была представлена на Осенней выставке, Кристиан Крог уделяет лодке особое внимание: «За то, что лодка желтая, Мунка следует поблагодарить особо». Крог пишет, что настроение картины сродни музыке, – «Мунк достоин славы композитора»; он отмечает, что художник прошел путь от реалиста до идеалиста в том смысле, что теперь природа и модель целиком подчинены настроению – Мунк трансформирует их, чтобы достичь максимального эффекта. Статья заканчивается пророческими словами:
Вы конечно же не поверите, что наступит время, когда вы будете смеяться, если кто-то станет повторять ваши нынешние скептические слова. О них вы, как положено легкомысленной публике, и не вспомните и будете отрицать, что когда-либо говорили такое.
Статья – пример великодушия Крога. Ведь на картине, которую он так хвалит, изображен несчастный любовник его жены, а мужчиной и женщиной на пристани вполне могут быть он сам и Ода. Крог явно считает себя обязанным продемонстрировать почти сверхчеловеческую способность не смешивать личные чувства и искусство. Если он хотел показать, что предрассудки ему чужды, и тем самым произвести впечатление на Оду, то ему это удалось: Оду больше не интересует Яппе; впрочем, теперь у нее новый любовник – Гуннар Хейберг. Мунк комментирует ситуацию: «Она по меньшей мере достойна удивления. Ода ведет себя так, как будто ее все это не касается – она всегда свежа и весела, в то время как все остальные – мужчины – повержены в грязь…»
Статья Крога привлекла к себе всеобщее внимание, вокруг нее было много разговоров и слухов. Но еще до завершения Осенней выставки Мунк потерял интерес к досужим сплетням, кафе и неверным женщинам, включая Оду. Он снова собирается на юг. На этот раз он отправляется в путь с художником Кристианом Скредсвигом
[35] и его супругой. Скредсвиг так описывает отъезд:
«Жаль покидать Беккелагет
[36], так было хорошо сегодня, – сказал Мунк. Мы встречаемся на Восточном вокзале и отправляемся ночным поездом в 11.15. – Но я болен, и мне надо уехать в Ниццу». В старомодной широченной шубе своего дедушки он выглядит похудевшим и несчастным.
В руках он держит все, что нужно для работы. Огромный этюдник, складной стул, зонты. Неужели он собирается везти в купе и длинную острую металлическую подставку от зонта? «Да-да, ее непременно надо взять с собой в купе».
Из его битком набитого рюкзака выглядывала керосиновая плитка. Вероятно, он взял с собой и керосин. Я сразу же представил себе, как он будет готовить в купе. Но к счастью, он достал уже зажаренного глухаря.
Несмотря на тщательные сборы в дорогу, Мунк все же умудрился кое-что забыть, – свой цилиндр! Они проехали Гамбург, Франкфурт и Базель, и тут Скредсвиг больше не смог выносить поездку в тесном и неудобном купе четвертого класса и перебрался во второй. Мунку пришлось нехотя последовать за ним. Поезд вез их все дальше на запад, через Милан и Геную, мимо Монте-Карло, в Ниццу.
Первый месяц на Французской Ривьере прошел под впечатлением радостного события на родине: Национальная галерея приобрела своего первого Мунка! Выбор пал на «Ночь в Ницце», представленную на Осенней выставке. Сделка свершилась при посредничестве Вереншёлла, который, на свой страх и риск, снизил цену с трехсот до двухсот крон. Ведь он прекрасно понимал, что значит для Мунка это свидетельство признания после стольких лет неприятия. Тетя Карен была в восторге: «Я достала твою бутылку шерри, которую приберегала для особого случая, Лаура пошла за пирожными, и сейчас мы выпьем за тебя».
Время шло, и на берегу Средиземного моря наступило Рождество – странное, чужое, наполненное ароматом роз и апельсиновых деревьев. Хотя Мунк порой выражал недовольство компанией Скредсвига и его супруги, он, несомненно, был рад, что он не один. Скредсвиг снял виллу за городом, куда и пригласил Мунка. Вместо рождественской елки они срубили и украсили кактус.
Настроение на закате
Должно быть, Мунк был весьма доволен «Меланхолией». Когда его датский друг Голдстейн попросил художника нарисовать виньетку к переизданию своего сборника стихов – по правде говоря, сборника первого и единственного, – Мунк посылает ему рисунок, сделанный с «Меланхолии» по памяти. А зрительная память Мунка была поистине исключительной и составляла немаловажную часть его художественного дарования.
В Ницце Мунк, как и в прошлую зиму, занимается тем, что ведет свои записи – и играет в Монте-Карло. Но игрока в нем побеждает художник: в зале рулетки он находит мотивы для своих картин. Люди, плотно обступившие покрытый зеленым сукном стол, беспорядочный узор, образуемый жетонами, колесо рулетки, к которому приковано всеобщее внимание. Одни игроки расслабленно откинулись на спинки кресел, другие в напряженном ожидании склонились над столом. Работы напоминают зарисовки, очертания фигур грубоваты, с помощью линий и цвета художник пытается ухватить тяжелую атмосферу напряженного ожидания. На одной из картин Мунк изображает себя – наблюдателя, стоящего чуть поодаль, но не с альбомом для эскизов в руках, а с бланком, где он записывает выпадающие цифры в стремлении разгадать сколь заветную, столь и непостижимую «систему».
Записи, сделанные этой зимой, явно носят литературный характер. Поэтому приводимый ниже пассаж совсем не обязательно понимать буквально:
Меня охватила какая-то горячка – я сам себя не узнаю. Раньше я так любил полежать подольше, а теперь по ночам сплю всего несколько часов – перед глазами все время стоит изумрудно-зеленое сукно стола и золотые монеты на нем.
Возможно, эти записи важны как литературная параллель картинам, но еще больший интерес вызывают размышления Мунка о жизни и смерти. В них не осталось и следа материалистического детерминизма Егера. Мунк воспевает бессмертие – правда, в несколько абстрактной форме, в духе агностицизма: поскольку в природе ничто не исчезает бесследно, следовательно, и «дух жизни» продолжает существование после смерти тела. Однако из этого заключения нельзя делать выводы религиозного порядка: «Гадать о том, что будет после смерти, глупо». Тем не менее это не мешает его интересу к мистике, к «предчувствиям и мысленным экспериментам», скрывающимся под поверхностным реалистическим мировосприятием.
Другие записи касаются непосредственно творческого процесса. Вымышленный диалог свидетельствует о почти невероятной вере Мунка в свои творческие способности – равно как и о невероятно высокой плате за них:
Он: Ты призван создавать великие произведения искусства – бессмертные творения.
Я: Да? я знаю, – но смогут ли они убить ту змею, что гложет мое сердце?
